Время великих реформ. Золотой век российского государства и права

Поэтому, став императором, он стремился привлекать к управленческой деятельности своих друзей и единомышленников. Сначала это были друзья детства из Негласного комитета, потом гениальный бюрократ Сперанский, наконец, как его называли недоброжелатели, временщик Аракчеев. Конечно, ни о каком формальном делегировании хотя бы толики власти этим избранникам речи не шло. Александр понимал их как свое продолжение, как часть себя. На следующий день после низвержения Сперанского он жаловался князю Голицыну: «Если бы у тебя отсекли руку, ты, верно, кричал бы и жаловался, что тебе больно: у меня в прошлую ночь отняли Сперанского, а он был моею правою рукой»[355].

Парадоксальная идея самодержавной республики, внушенная Александру I Лагарпом, носила сугубо имитационный характер, но даже попытка ее оформления, предпринятая Сперанским, обнаружила, что на пути реформы системы управления империей стоит непреодолимая стена. Эта стена – сплоченные ряды дворянства, все еще бывшего единственным сословием, вовлеченным в политику, и не желающего допускать в нее кого-либо еще. Фундаментом этой стены служила обусловленная происхождением и воспитанием органическая неспособность самодержца отказаться даже от малой доли своей власти, особенно политической. Иными словами, эта стена находилась внутри императора, и не только Александра I, но и всех его предшественников и последователей.

Так что всякие там разделения властей и создание ответственной бюрократии остались лишь в воображении молодого Александра I и его тогдашних единомышленников.

Были, конечно, и отдельные неожиданные решения на фоне обсуждений реформаторских идей. Например, дарование конституции Царству Польскому, т. е. его превращение в конституционную монархию при вполне правомочных представительном органе (Сейм) и правительстве, а также достаточно автономном от остальной империи суде. Однако в исторической перспективе включение в тело самодержавной империи национальных государств принесло одни неприятности.

Непредвиденно пришедший к власти император Николай Павлович никакого намерения разрушать упомянутую выше стену не проявил. Наоборот, постарался ее всячески укрепить, заняв круговую оборону против любых попыток смены принципа легитимации власти не только в России, но и в Европе.

Тем не менее в середине века на пике второго технологического уклада произошли т. н. буржуазно-демократические революции в европейских странах. В то же время все попытки проникновения революционных веяний в Российскую империю были успешно отражены Николаем I. Собственно, с отражения именно такой попытки он и начал свое царствование.

Дореволюционные историки относились к декабристам враждебно. Причем не только консерваторы, считавшие их государственными преступниками, но и либералы, полагавшие, что преждевременное спонтанное выступление 14 декабря 1825 г. привело к 30-летнему периоду николаевской реакции и застою в развитии страны.

Впрочем, непосредственным триггером наступления реакции стало Польское восстание 1830 г., окончательно убедившее Николая и его присных, что всякие либеральные послабления вроде республиканских прожектов и дарования конституций только усугубляют крамолу и ведут к ослаблению самодержавия и в конечном счете к его краху.

В советское время к декабристам относились снисходительно, поскольку «далеки они от народа» и ничего не понимали в организации революций. Тем не менее думается, что опыт Французской революции был хорошо изучен мятежниками, и их, казалось бы, беспомощное поведение – стояли на плацу, ничего не предпринимая, пока их не расстреляли – указывает на то, что они как раз ждали поддержки от народа, в их понимании, а именно: либерально настроенных дворян и горожан. Но мещанская идеология еще не сильно овладела массами, и потому толпа, собравшаяся вокруг Сенатской площади, не выражала никакой солидарности, а смотрела на происходящее, как на театральное представление. В соответствии с христианской традицией лидеры декабристов предпочли добровольно взойти на Голгофу. Люди не приняли их, как и библейских героев, и в ответ они явили образец мученической самоотверженности, воспринятый впоследствии народовольцами.

Двумя самыми болевыми точками самодержавия долгое время были крестьянская проблема и правовой произвол, проистекавший из хаотичности законодательства.