Время веры

Венецуэла уже далеко, бодрая, уже сильно взбудораженная цивилизацией, но еще детски-провинциальная страна. Есть с т а р ч е с к и-п р о в и н ц и а л ь н ы е (Малая Азия), и есть д е т с к и-п р о в и н ц и а л ь н ы е с т р а н ы, — Южная Америка, — простой быт, без древних памятников, исторических традиций и отягощенности мировыми проблемами. Есть тут какая-то свежесть, утерянная старым континентом; но подбирается сюда уже и финансовое опьянение, и техническая экзальтация Соединенных Штатов.

Из Нью-Йорка я вылетел около полуночи. Сделав круг над огнями города и его предместий, самолет пошел над ночным океаном, и ранним утром, когда засветлело в окнах, открылось зрелище невиданное, — как некий чудодейственный лес, стояли над безбрежным облачным океаном огромные недвижные стволы облаков… Словно я умер и очутился среди этого Дантова видения. Краски небесного леса все время менялись… Это был рассвет, но не на земле, а в какой-то невиданной еще области.

Потом всё исчезло. Зелено-синее море открылось и мы пролетели Порто-Рико; показывались еще какие-то острова, и опять было чистое море. Около 10 часов утра самолет опустился среди легких прибрежных возвышенностей. Это был Кюрассо, голландский остров нефтяной промышленности. Отсюда уже было воздушной рукой подать до венецуэльских берегов.

В Венецуэле я пробыл несколько дней. Ее столицу, Каракас, справедливее было бы назвать «Боливаром». Имя этого генерала, основателя венецуэльской государственности, лежит на всем. Всё — в память Боливара, начиная с денежной единицы. Чистая, спокойная зелень гор окружает столицу Венецуэлы. Дорога от аэродрома и берега моря, около тридцати километров, идет среди гор из красноватой земли, ровных кустарников и небольших деревьев. Поднимаясь на высоту девятисот метров (вновь знакомый счет на «метры» и «километры»), путешественники входят в умеренный и очень приятный климат. В Каракасе вечная весна, не жаркое лето, незаметно прерываемое быстро находящими с гор и проходящими легкими тропическими грозами. Это десятая параллель. Кажется, только после трех лет жизни там русские начинают различать зиму и лето, по чуть раньше начинающимся зимою сумеркам.

Венецуэла понравилась мне своей какой-то естественной слаженностью и легкой, южной, но уже и американской озабоченностью. Все там движется, строит и строится. Каракас пенится этим строительством и движением. Множество автомобилей напоминает Калифорнию. Нефть — кровь Венецуэлы. Русские устроены хорошо. В сущности они там, как в земном раю; только жалуются, что прикреплены к этой райской точке, окружены чертой города и окрестности им недоступны для прогулок, из-за змей и скорпионов, а выезд на пляжи океана ввергает в непереносимо-тропический климат. Наши эмигранты уже покупают себе участки и дома на окраинах Каракаса. Выросли две церкви на противоположных окраинах, одна при поселке района Катии, другая в районе Дос Лос Каминос. Настоятель этой последней, почтенный протоиерей И. Б., приглашает посетить их храм, жертвенно и трогательно сооруженный, около банановых пальм.

Дорога к экватору величава и спокойна. Пред сумерками самолет стало качать; мы вошли в сильную облачность, и не очень уютно стала поблескивать молния по сторонам. Но скоро мы выбились из этих грозовых туманностей. Поздним экваториальным вечером самолет снизился у Белэма… Когда распахнулась дверь самолета, и пассажиры, с некоторым, кажется, пиэтетом, стали выходить для прогулки на экваторе, неопытный в делах экваториальных, я ожидал находящей на меня волны нестерпимого нью-йоркского июльского воздуха, но почувствовал приятный холодноватый (экваториальный, очевидно, тоже) ветерок.