Время вестников (сборник): Законы заблуждений. Большая охота. Время вестников

Традиции позволяли Фокию Каммону отказаться от лестного предложения. Но все жители Империи, и кирие Фокий в том числе, понимали — в подобных случаях «нет» не говорят. Архиепископ дорилейский согласился.

Его жизнь в качестве патриарха Византийского текла согласно древним канонам и могла считаться вполне сносной. Фокий исполнял свои обязанности, правил суд, проводил торжественные службы по праздникам, разбирал тяжбы между епархиями и городами. Хвала Господу, ни базилевс Андроник, ни его противники не пытались втянуть патриарха в свои свары. Злые языки горожан вскоре присвоили ему заглазное прозвище «Отшельник софийских пещер», намекая на то, что стремление избегать любых споров с Палатием превратило главу Восточной Церкви в добровольного затворника.

К сообщению о том, что в городе имели место потасовки горожан с ликторами, а затем в Убежище святой Софии ворвались двое, знатная девица и некий франк, патриарх отнёсся рассеянно — бывало и прежде. На то и Убежище, чтобы в нём скрывались гонимые и убогие. Час поздний, спешить незачем. Скорее всего, с утреца придётся под благовидным предлогом выставить парочку за порог. Базилевсу вряд ли придётся по нраву, если София вновь послужит прибежищем для тех, кого должна постигнуть милость его гнева.

Спустя несколько часов его святейшеству доложили о визите в Убежище грозного управителя столицы. Навестить патриарха и что-либо объяснять кирие Дигенис не пожелал, сразу направился к сидельцам, где и пребывает до сих пор. Фокий обеспокоился. Тайный, ночной, срочный визит эпарха явственно указывал на нешуточную серьёзность дела.

Третью весть принёс запыхавшийся и перепуганный служка Убежища, под утро с топотом ворвавшийся в тихую обитель патриарха. Служка запинался, заикался и настырно требовал дозволения предстать пред очи его святейшества, уверяя, что у него срочные новости касательно двоих малефиков, обманом и хитростью проникших в часовню. Доверить своё известие кому-либо, кроме патриарха, монах наотрез отказался.

К тому времени мучимый бессонницей и безвестностью Фокий разве что по стенам не бегал, ожидая очередной гадости от судьбы.

— Беда, ох, чую, беда грядёт, — бормотал он, покуда вестника вели в приёмную.

Спустя малое время, недостаточное даже для того, чтобы сварить пару яиц, усердно трудившиеся писцы и секретари патриарха с крайним удивлением узрели, как их чинный господин вылетел из покоев, поспешая вниз по лестницам. Выражение его лица, одновременно и перепуганное, и зверское, никак не приличествовало высшему церковному иерарху. Окованный железом кончик посоха с треском вонзался в драгоценный паркет, оставляя после себя глубокие вмятины.

— …Изыдите, ехиднины отродья и дьяволовы выкормыши! — с этим подобием боевого клича патриарх Фокий Каммон ворвался в Убежище. Пожалуй, впервые в жизни он являл собой столь грозное и устрашающее зрелище. — Святотатцы! Осквернители! Нет вам более места под…

— Доброе утро, ваше святейшество, — перебил звонкий девичий голосок. — Вижу, святой брат исполнил моё поручение в точности? Громы и молнии повремените метать, подумайте о вечном. О золоте Венеции, к примеру.

Спутник девицы, беловолосый франк, невысокий и широкоплечий, отнёсся к шумному явлению главы византийской церкви с откровенным любопытством. Подошёл и встал за спиной рыжей нахалки, изучая вновь прибывшего чуть прищуренными серыми глазами.

— Зоэ Склирена, — простонал Фокий, хватаясь за голову. — Дочь Ипатии Склирены… как же я сразу не подумал…

Первоначальный запал ярости схлынул. Кирие Каммон запоздало представил, каким глупцом себя выставил, несясь по коридорам и громыхая посохом аки гневный ветхозаветный пророк. Меж колоннами мелькнули удивлённые физиономии свитских служителей, ринувшихся вдогонку патриарху и теперь недоумевавших, в чём крылась причина спешки? Фокий раздражённо махнул на них рукой, требуя, чтоб убрались подальше.

— Вижу, вспомнили меня, кирие Каммон? — насмешливо осведомилась ромейка.

— Ещё бы не вспомнить! Ты с детства была мором, чумой, гладом и разорением в одном лице! — голос патриарха сделался почти жалобным. — Зоэ, во имя святой Троицы, что ты натворила? Убийство… осквернение храма… подстрекательство к бунту… Нет, не верю, ты не могла!.. Наверняка всё это — дело рук твоего дружка, вот этого белоголового франка. У него вид заправского рубаки, уж конечно, это всё он…

— Должна вас огорчить, ваше святейшество. Гай тоже держался молодцом, но смерть Дигениса — на мне. Что оставалось делать бедной девушке? Дряхлый старец пытался меня убить, я успела первой, — пожала узкими плечами Зоэ. — Впрочем, вам ли грустить о его кончине! Теперь никому не нужно платить отступного за молчание о… кстати, под какой процент вы ссужали венецианским купцам золотишко из церковной казны? Восемь, как у ломбардцев?

— Пятнадца… Боже милостивый! — по случаю бессонной ночи и сильного душевного волнения язык патриарха нынче явно опережал его разум. — Откуда тебе ведомо?!

На оговорку Фокия Склирена серебристо засмеялась, изобразив притом на лице изумлённую гримаску.