Время воды

— Нам не нужны твои деньги, — морщился Косберг и, после долгой наигранной паузы, за время которой потерпевший успевал вспомнить всю свою неприличную жизнь, добавлял: — Но деньги, мерзавец, нужны твоей Родине.

— Сколько?

— Сколько? — ревел каперанг. — Ты что, думаешь, Родина это кусок колбасы? Ты хочешь откупиться от Родины какой-то одной подачкой?

— Нет, нет… — шептал олигарх. — Я…

— Ты будешь давать, сколько потребуется, понял?

— Понял…

— Молодец. К тебе скоро придут. Жди. Пойдем отсюда, ребята, — командовал каперанг. — Здесь плохо пахнет.

И уже в дверях поворачивался и, впиваясь взглядом в распластавшегося на полу олигарха, бросал:

— А эта девка, которая тут была с тобой, она кто тебе?

— Так, никто…

— А на вид хорошая. Ты женись на ней, понял?

— Понял…

— И чтоб с платьем, с лимузином, с кольцом, со всем этим говном, понял?

— Понял…

— Я многому от вас научился, товарищ капитан первого ранга, многому научился сам, — говорил я вечером того же дня Косбергу. — Но не ожидал, что приручить олигарха будет так просто.

Мы стояли посередине поскрипывающего от ветра моста лейтенанта Шмидта и смотрели в темноту морского порта.

— В жизни, Виктор, все просто, — с печалью ответил Косберг. — Оттого все так сложно.

— Понимаю, — ответил я.

— Ну, тогда пошли спать. Нужно торопиться. Нужно успеть взять под себя как можно больше пузатых «тузов». Чует мое сердце, по нашим следам идут.

— Кто?

— Думаешь, патриотов в России мало? Офицеров, прапорщиков, милиционеров, пожарных?

— Думаю, слишком много.

— И я тоже так думаю. И многие из них, как и мы, одержимы понятием родины. Только вот понятия у всех разные, и одну общую родину больше нам не построить. Скоро свободные олигархи закончатся, нам станет тесно и придется сражаться друг с другом.

— Как во времена Ясно-Солнышка?

— Да. Только другим оружием. А пока иди спать. На сон — два часа…

Наш небольшой, но сплоченный отряд охотился днем и ночью. Мы расширяли невидимые границы Родины силой слова, почти никого не ударив. Через швей мы стали кровными родственниками со многими олигархами. Мы обрастали собственностью, как снежный ком, катящийся с вершины в пропасть.

За крупными олигархами последовали средние. За средними — мелкие, те, которых даже как-то стыдно было называть олигархами. А за мелкими — просто никто — неразличимые в лупу владельцы палаток с батарейками, зажигалками, петушками из жженого сахара и мохеровыми платками. За ними пришла очередь ходоков из дальних запущенных мест. Денег у них не было, но они несли с собой то, что смогли добыть: капусту, рыбу, грибы, пеньку и брус.

Как и предвещал Косберг, слух о новой «Родине» превратился в миф, миф — в былину, былина — в быль. Поделиться с Родиной теперь жаждали многие, хотя это чувство нельзя было назвать искренним. Это была защитная реакция на неизбежное зло. Или добро, если хотите.

Вскоре подконтрольная нам территория увеличилась настолько, что мы были вынуждены заняться вербовкой. Первой к нам пошла молодежь, та самая, что совсем недавно мечтала стать бандитами, теперь грезила о пятнистой форме с черной нашивкой «БОБР» на рукаве, наплечной кобуре толстой кожи, пружинистой койке в казарме и усиленном пайке из трех блюд. Военная форма придает человеку, особенно необразованному, ощущение силы и защищенности. Это я помнил по Костамукшам.

С каждым днем очертания «Родины» прорисовывались яснее и четче. Сферы интересов предприятия вышли далеко за границы города. Для управления и координации нам уже не хватало помещений подводной лодки, и в один прекрасный день мы, применив бессловесную психическую атаку, выбили из особняка на Фонтанке группу розоволицых чухонцев, занимавшихся скупкой и перепродажей наших природных богатств.

Косберг оккупировал бальную залу, пустую и гулкую. Эхо голоса каперанга летало в ней совершенно свободно, создавая эффект присутствия, даже когда капитан неделями не показывался на работе. На стене висела огромная геомагнитная карта, которая ежедневно обогащалась новыми стрелками и флажками подчиненных нам объектов, например: «Бакалея для гурманов Портос» или ООО «Нефтепридур».

Мне достался непосредственно кабинет, каким-то чудом уцелевший в жестких рамках пролетарской культуры, а с исчезновением пролетариата как класса и без всякой культуры вообще. Письменный стол из мореного дуба, обитый зеленым сукном. Высокое резное кресло. Потертый кожаный диван. Источающий малиновый свет абажур. Книжные шкафы, поблескивающие чешским стеклом из мягкого сумрака.