Время жить и время умирать

– Сделайте два пакета, госпожа Кляйнерт. В один – съестное, во второй – бутылки. Бутылки проложите бумагой, чтоб не побились. Да, добавьте еще четверть фунта натурального кофе. Этого достаточно, Эрнст?

– Надеюсь, что сумею унести.

Биндинг сиял.

– Альфонс не мелочится, верно? Особенно в свой день рождения! И уж точно не со старым школьным товарищем!

Он стоял перед Гребером. Глаза блестели, лицо раскраснелось. На вид точь-в-точь мальчишка, отыскавший птичьи гнезда. Его добродушие растрогало Гребера, но потом ему вспомнилось, что Альфонс примерно с таким же видом слушал истории Хайни.

Биндинг подмигнул Греберу:

– Кофе – на завтрашнее утро. Надеюсь, ты учтешь, что завтра воскресенье, и не попрешься спать в казарму! А теперь идем! Хочу быстренько познакомить тебя кое с кем из моих друзей. Со Шмидтом и Хофманом из гестапо. Всегда могут пригодиться. Ну на несколько минут. Выпей рюмашку за мое здоровье! Чтобы все осталось, как здесь и сейчас! Дом и все прочее! – Глаза Биндинга повлажнели. – Мы, немцы, все-таки безнадежные романтики.

– На кухне все это оставлять нельзя, – сказала ошеломленная Элизабет. – Попробуем спрятать. Если Лизер увидит, она немедля донесет, что я торгую на черном рынке.

– Черт! Об этом я не подумал! А нельзя ее подкупить? Чем-нибудь из этого барахла, что нам самим не по вкусу?

– А тут есть что-нибудь, что нам не по вкусу?

Гребер рассмеялся:

– Разве что твой искусственный мед. Или маргарин. Да и они через день-другой лишними не будут.

– Она неподкупна, – сказала Элизабет. – Гордится, что живет только на карточки.

Гребер задумался.

– Часть мы можем съесть до завтрашнего вечера, – сказал он. – Но все не одолеем. Куда денем остатки?

– Спрячем у меня в комнате. За одеждой и книгами.

– А если она пронюхает?

– Каждое утро, уходя на работу, я комнату запираю.

– А вдруг у нее есть второй ключ?

Элизабет подняла глаза.

– Об этом я как-то не думала. Возможно.

Гребер откупорил одну из бутылок.

– Вернемся к этому завтра после обеда. Сперва постараемся съесть сколько сможем. Ну-ка, поглядим, что у нас тут! Ставь на стол, как в день рождения. Все вместе и все сразу!

– Консервы тоже?

– Тоже. Для красоты! Открывать их пока не будем. Сперва съедим то, что быстро портится. И бутылки тоже давай на стол. Все наше богатство, честно добытое воровством и коррупцией.

– Те, что из «Германии», тоже?

– Ага. Мы честно заплатили за них смертельным страхом.

Они выдвинули стол на середину комнаты. Потом развернули все пакеты, достали сливовицу, коньяк и тминный шнапс. Шампанское открывать не стали. Если откроешь, надо сразу пить, а спиртное можно снова закупорить.

– Какая роскошь! – сказала Элизабет. – Что празднуем?

Гребер протянул ей бокал.

– Все разом. У нас больше нет времени на много отдельных праздников. И нет времени на различия. Отпразднуем все разом, неважно что, главное – мы здесь, и впереди у нас целых два дня!

Обойдя вокруг стола, он заключил Элизабет в объятия. Почувствовал ее, почувствовал как второе «я», что открылось в нем, теплее, богаче, красочнее и легче его собственного, без границ и без прошлого, целиком и полностью настоящее, жизнь, без тени вины. Она прильнула к нему. Накрытый стол празднично сиял перед ними.

– Не многовато ли для одного тоста? – спросила она.

Он покачал головой:

– Просто слишком цветисто. Суть-то всегда одна. Радоваться, что еще живешь.

Элизабет осушила свой бокал.

– Порой я верю, что мы бы сумели распорядиться своей жизнью, если б нам дали возможность.

– Сейчас мы вполне неплохо справляемся, – сказал Гребер.

Окна были распахнуты. Накануне вечером в один из домов напротив попала бомба, и стекла в окнах Элизабет разбились. Она заклеила рамы черной бумагой для затемнения, но вдобавок повесила светлые занавески, которые сейчас развевались на ветру. Поэтому комната меньше походила на склеп.

Свет не зажигали. Чтобы не закрывать окна. Время от времени с улицы доносились шаги прохожих. Где-то играло радио. Хлопали двери парадных. Кто-то кашлял. Закрывались ставни.

– Город отходит ко сну, – сказала Элизабет. – А я изрядно подшофе.

Они лежали рядом в постели. На столе – остатки ужина и бутылки, кроме водки, коньяка и одной бутылки шампанского. Они не стали ничего убирать, в надежде, что опять проголодаются. Водку выпили. Коньяк стоял на полу возле кровати, а за кроватью в умывальнике журчала вода. Там охлаждалось шампанское.

Гребер поставил бокал на ночной столик. Лежал в темноте, и ему казалось, будто находится он в каком-то городишке, до войны. Журчал фонтан, в кроне липы жужжали пчелы, окна закрывались, и где-то вдали кто-то перед сном играл на скрипке.

– Наверно, скоро выйдет луна, – сказала Элизабет.