Время жить и время умирать

Фельдфебель исчез и вернулся с френчем получше и с почти новыми штанами. Сперва Гребер осмотрел штаны, его-то собственные были латаные-перелатаные. Осмотрев новые, он заметил, что каптенармус сложил их так, чтобы спрятать большое, с ладонь, пятно. Гребер молча глянул на пятно, потом на коньяк.

– Это не кровь, – сказал фельдфебель. – Первосортное оливковое масло. Тот, кто носил эти штаны, прибыл из Италии. Чуток бензина, и пятна не будет.

– Раз вывести пятно так просто, зачем он поменял штаны, а не вычистил сам?

Фельдфебель осклабился:

– Хороший вопрос. Просто он хотел форму, от которой разит фронтом. Вроде той, что на вас сейчас. Парень два года проторчал в Милане, в канцелярии, а невесте слал письма с фронта. Не мог он явиться домой в новых штанах, на которые всего-то опрокинул миску с салатом. Честное слово, это самые лучшие штаны, какие у меня есть.

Гребер ему не поверил, но ничего больше он с собой не прихватил, выменять не на что. Тем не менее он отрицательно покачал головой.

– Ладно, – сказал фельдфебель. – Другое предложение. Обойдемся без обмена. Оставьте старые шмотки при себе. Тогда у вас будет как бы выходная форма. Согласны?

– А вам старая не нужна, чтоб количество совпало?

Фельдфебель презрительно махнул рукой. Синий глаз поймал луч солнца, падавший в окно сквозь пляшущие пылинки.

– Количество давно уже не сходится. Да что вообще сходится? Вы знаете?

– Нет.

– То-то и оно, – сказал фельдфебель.

Проходя мимо городской больницы, Гребер остановился. Вспомнил Мутцига. Он обещал проведать его. Секунду помедлил, но все-таки вошел. Внезапно его охватило суеверное чувство, что добрым делом можно подкупить судьбу.

Ампутированные обретались на втором этаже. Первый отвели тяжелораненым и только что прооперированным, лежачим; при воздушном налете оттуда их можно было быстрее доставить в подвал. Ампутированные не считались беспомощными, поэтому их разместили выше. Во время тревоги они могли пособить друг другу. Безногий в крайнем случае, держась за шеи двоих безруких, мог таким манером добраться до подвала, тогда как персонал спасал тяжелых.

– Ты? – сказал Мутциг. – Никогда бы не подумал, что ты придешь.

– Сам бы не подумал. Но, как видишь, пришел.

– Мило с твоей стороны, Эрнст. Штокман тоже здесь у нас. Ты вроде вместе с ним в Африке был?

– Да.

Штокман потерял правую руку. С двумя другими инвалидами он играл в скат.

– Эрнст. С тобой-то что? – сказал он, оглядывая Гребера. Невольно искал ранение.

– Ничего, – ответил Гребер.

Все смотрели на него. Тем же взглядом, что и Штокман.

– Отпуск, – смущенно пояснил он. Чувствуя себя чуть ли не виноватым, оттого что цел-невредим.

– Я думал, тебе в Африке так досталось, что оставят в тылу.

– Подлатали меня, а потом в Россию отправили.

– Повезло тебе. Да и мне тоже. Остальные все в плену. Их не успели вывезти самолетом. – Штокман помахал обрубком руки. – Если это можно назвать везением.

Человек, сидевший посередине, шлепнул картами по столу.

– Мы играем или языки чешем? – грубо осведомился он.

Гребер разглядел, что он без ног. Обе ампутированы практически целиком. На правой руке недоставало двух пальцев, а еще не было ресниц. Веки новые, красные, блестящие и, кажется, обгорелые.

– Играйте, – сказал Гребер. – Я не спешу.

– Только один этот кон, – сказал Штокман. – Скоро закончим.

Гребер сел у окна рядом с Мутцигом.

– Ты не обижайся на Арнольда, – прошептал тот. – У него нынче плохой день.

– Это который посередине?

– Да. Вчера здесь была его жена. После этого у него всегда плохие дни.

– Ты чего там мелешь? – крикнул Арнольд.

– Про давние времена толкую. Это ж не запрещено, а?

Арнольд что-то буркнул и продолжил игру.

– Вообще-то здесь весьма уютно, – с жаром сказал Мутциг. – У нас всегда очень весело. Арнольд был каменщиком, непростое дело, знаешь ли. А жена обманывает его, мамаша его ему рассказала.

Штокман бросил карты на стол.

– Черт, вот невезуха! Я был уверен в трефовом соло. Откуда я мог знать, что в одних руках три валета!

Арнольд что-то проблеял и принялся тасовать карты.

– Иной раз не знаешь, как оно лучше, если женишься, – сказал Мутциг. – Без руки или без ноги. Штокман считает, без руки. Но как держать женщину в постели одной рукой? А держать-то надо.

– Не так это важно. Главное, ты жив.

– Верно, только вот на всю жизнь этакого утешения не хватит. После войны все меняется. Тогда ты уже не герой, а просто калека.

– Нет, не думаю. К тому же есть превосходные протезы.

– Да я не о том, – сказал Мутциг. – Не о работе.

– Нам надо выиграть войну, – неожиданно громко сказал Арнольд. Он слушал их разговор. – Пускай теперь другие подставляются. Мы сделали достаточно. – Он бросил недружелюбный взгляд на Гребера. – Будь все сачки на фронте, нам бы не пришлось отступать все дальше!

Гребер не ответил. С ампутированными спорить нельзя; тот, кто стал калекой, всегда прав. Спорить можно с тем, кто получил легочное ранение или осколок в живот и кому, возможно, было куда хуже, но странное дело – с ампутированным спорить нельзя.

Арнольд продолжил игру.