Время жить и время умирать

– Мой муж на фронте, – сказала она. – Пока что я вместо него. Садитесь. Побрить?

– Постричь. Сможете?

– Боже милостивый! Смогу, хоть уже почти что позабыла. Голову помыть? У нас еще есть превосходное мыло.

– Да. Помыть.

Женщина была вполне энергичная. Она постригла Греберу волосы и основательно промыла волосы мылом, а потом вытерла суровым полотенцем.

– Бриллиантин? – спросила она. – Есть французский.

Полузадремавший Гребер встрепенулся, посмотрел в зеркало и испугался. Уши словно бы выросли, так коротко она подстригла виски.

– Бриллиантин? – повторила женщина приказным тоном.

– Чем он пахнет?

Гребер вспомнил про Альфонсову соль для ванны.

– Обыкновенно, бриллиантином. Чем же еще? Французский.

Гребер взял банку, понюхал. Бриллиантин пах старым, прогорклым жиром. Время побед все-таки миновало давным-давно. Он взглянул на свои волосы – там, где были подлиннее, они стояли торчком.

– Ладно, давайте бриллиантин. Только самую малость.

Он расплатился и пошел обратно к портному.

– Рановато вы, – проворчал Кенгуру.

Гребер возражать не стал. Сел, наблюдая, как портной утюжит. Теплый воздух клонил ко сну. Война вдруг отступила далеко-далеко. Вяло жужжали мухи, и маленькая комната была полна непривычной и забытой надежности.

– Это все, что я могу сделать.

Портной протянул Греберу брюки. Тот осмотрел их. Пятно почти исчезло.

– Отлично, – сказал он.

Брюки пахли бензином, но он промолчал. Быстро переоделся.

– Кто вас стриг? – спросил портной.

– Женщина, у которой муж солдат.

– На вид, будто вы сами себя стригли. Посидите-ка спокойно. – Кенгуру состриг несколько прядок. – Вот, так будет лучше.

– Сколько с меня?

Портной махнул рукой.

– Тысяча марок или ни гроша. Стало быть, ни гроша. Свадебный подарок.

– Спасибо. Не знаете, тут поблизости есть цветочный магазин?

– Есть один, на Шпихернштрассе.

Магазин был открыт.

Две покупательницы торговались с продавщицей по поводу венка.

– Там настоящие еловые шишки, – твердила продавщица. – А они постоянно дорожают.

Одна из женщин возмущенно посмотрела на нее. Мягкие, морщинистые щеки дрожали.

– Сущая обдираловка, – сказала она. – Обдираловка! Идем, Минна! Найдем в другом месте венки подешевле.

– Не хотите – не берите, – ехидно ответила продавщица. – Я и без вас легко продам.

– При таких ценах?

– О да, при таких ценах. Каждый вечер у меня все подчистую раскупают, сударыня.

– Стало быть, наживаетесь на войне.

Женщины утопали прочь. Продавщица шумно перевела дух, словно хотела что-то крикнуть им вдогонку, потом обернулась к Греберу. На лице у нее вдруг проступили два красных пятна.

– А вам чего? Венки или украшения для гроба? Сами видите, склад невелик, но имеются весьма красивые аранжировки из еловых веток.

– Мне не на похороны.

– А для чего же? – удивилась продавщица.

– Я хочу купить цветы.

– Цветы? У меня есть лилии…

– Нет, лилии не годятся. Мне на свадьбу.

– Лилии как раз очень даже годятся на свадьбу, сударь! Это символ невинности и женственности.

– Верно. А роз у вас нет?

– Розы? В эту пору? Откуда? В оранжереях нынче растят овощи. Вообще трудно найти хоть что-нибудь.

Гребер обошел вокруг прилавка. И в конце концов за венком в форме свастики нашел букет нарциссов.

– Продайте мне их.

Продавщица вытащила цветы из ведра, стряхнула воду.

– К сожалению, завернуть могу только в газету. Другой бумаги нет.

– Пустяки.

Гребер заплатил за нарциссы и вышел. И с цветами в руке тотчас почувствовал себя неловко. Каждый встречный словно бы сверлил его взглядом. Сперва он держал букет цветами вниз, потом зажал под мышкой. При этом его взгляд упал на газету, в которую был завернут букет. Рядом с желтыми цветами виднелось фото человека с разинутым ртом. Фото председателя Народного трибунала. Он прочел текст. Четыре человека были казнены за то, что более не верили в победу Германии. Им отрубили голову топором. Гильотину давно упразднили. Слишком она была человечна. Гребер смял газету и выбросил.

Чиновник не соврал – загс располагался в гимнастическом зале городской школы. За спиной у служащего загса рядком тянулись канаты для лазанья, нижние концы которых были прицеплены к стене. Между ними висел портрет Гитлера в военной форме, под ним – свастика с германским орлом. Пришлось ждать. Впереди стоял немолодой солдат. С ним – женщина, на груди у которой сверкала золотая брошь в форме парусника. Мужчина был взволнован, женщина спокойна. Она улыбнулась Элизабет, словно сообщнице.

– Свидетели, – сказал служащий. – Где ваши свидетели?

Солдат замялся. Свидетелей у него не было.

– Я думал, при военных бракосочетаниях они не нужны, – наконец сказал он.

– Еще чего недоставало! У нас во всем порядок!

Солдат обернулся к Греберу:

– Не выручишь нас, товарищ? Ты и твоя барышня? Только подпишете, и все.

– Ясное дело. Тогда и вы нас выручите, тоже подпишете. Я ведь тоже думал, свидетели не нужны.

– Да кто об этом думает!

– Каждый, кто знает свои гражданские обязанности, – ехидно вставил служащий загса. Видимо, он воспринимал это упущение как личную обиду. – Может, вы на фронте идете в бой без винтовки?

Солдат уставился на него: