Время жить и время умирать

Оба смотрели на опушку. Деревья вокруг просеки были увешаны ленточками, которые болтались на ветвях и искрились, развеваясь на ветру. Солнце прорвалось сквозь облачные громады, превращая эти ленточки в сверкающую сказку. Сброшенное с самолетов средь безумия смерти и яростного воя разрушения, теперь, беззвучно сверкая, висело на деревьях и было серебром, мерцанием, воспоминанием о сказках детства и о празднике мира и покоя.

Элизабет прислонилась к Греберу.

– Давай запомним, как это выглядит, а не что означает.

– Давай. – Гребер вынул из кармана шинели книгу Польмана. – Свадебного путешествия у нас не будет, Элизабет. Но Польман дал мне вот эту книгу – с видами Швейцарии. Когда-нибудь после войны мы поедем туда и все наверстаем.

– Швейцария. Там по ночам все еще светло?

Гребер открыл книгу.

– Теперь и в Швейцарии нет света. Я слыхал в казарме. Мы потребовали ввести затемнение. Швейцарцам пришлось подчиниться.

– Почему?

– Мы не возражали против света, пока никто, кроме нас, над Швейцарией не летал. Но теперь над ней летают и другие. С бомбами, в Германию. Если где-то города освещены, летчикам легко ориентироваться. Вот почему.

– Значит, и этому пришел конец.

– Да. Но по крайней мере одно мы с тобой знаем: когда после войны поедем в Швейцарию, все там будет в точности как в этой книге. Будь у нас здесь книга с фотографиями Италии, или Франции, или Англии, мы бы ничего такого не знали.

– И с книгой о Германии тоже.

– Да, тоже.

Они перелистали страницы.

– Горы, – сказала Элизабет. – В Швейцарии нет ничего, кроме гор? Ни тепла, ни юга?

– Есть! Вот, итальянская Швейцария.

– Локарно… это там была большая мирная конференция? Ну где решили, что воевать никогда больше не понадобится?

– По-моему, да.

– Не долго же так продолжалось.

– Да. Вот Локарно. Смотри. Пальмы, старинные церкви, а здесь Лаго-Маджоре. А вот острова, и азалии, и мимозы, и солнце, и мир.

– Н-да. Как называется это место?

– Порто-Ронко.

– Ладно, – сказала Элизабет и снова легла. – Возьмем на заметку. Туда и поедем после. А сейчас мне больше неохота путешествовать.

Гребер захлопнул книгу. Смотрел на реющее серебро в ветвях, потом обнял Элизабет за плечи. Почувствовал ее и вдруг отчетливо ощутил лесную землю, траву, и вьющиеся растения, и розовый цветок с узкими нежными лепестками, который становился все больше и больше, пока не заполнил весь горизонт. Глаза у него закрылись. Ветер замер. Быстро темнело. Издалека донесся тихий раскат. Артиллерия, подумал Гребер сквозь дремоту, но откуда? Где я? Где фронт? И секунду спустя, когда почувствовал рядом Элизабет, уже успокоенно: где ж тут артиллерийские позиции? Наверняка стрельбы учебные.

Элизабет шевельнулась.

– Где они? – пробормотала она. – Будут бомбить или полетят дальше?

– Это не самолеты.

Раскат повторился. Гребер сел, прислушался.

– Это не бомбежка, не артиллерия и не самолеты, Элизабет. Это гроза.

– Не рано ли?

– Для гроз правил не существует.

Теперь они увидели первые молнии. После тех гроз, что творили люди, они казались бледными и искусственными, да и гром толком не выдерживал сравнения с ревом авиазвена, а уж тем более с грохотом бомбежки.

Начался дождь. Они побежали через просеку под елки. А следом словно бы бежали тени. Потом шум дождя в кронах над головой стал похож на рукоплескания далекой толпы, и в бледном свете Гребер разглядел, что в волосах Элизабет полно серебряных волокон, сорванных с веток. Будто сетка, в которой запутались молнии.

Они выбрались из леса, отыскали трамвайную остановку с навесом, под которым теснились люди. В том числе несколько эсэсовцев. Молодые парни, они уставились на Элизабет.

Через полчаса дождь кончился.

– Я уже не знаю, где мы, – сказал Гребер. – В какую сторону надо идти?

– Направо.

Они пересекли дорогу и свернули в сумрачную аллею. Впереди в полутьме длинная вереница людей укладывала трубы. Все в полосатых робах. Элизабет вдруг выпрямилась и повернула прочь от дороги, туда, где были рабочие. Медленно пошла мимо них, совсем рядом, всматривалась, будто искала кого-то. Теперь Гребер разглядел на робах номера, очевидно, это были заключенные из концлагеря. Работали они молча, торопливо, не поднимая глаз. Головы походили на черепа скелетов, робы болтались на тощих телах. Двое, упавшие без сил, лежали возле заколоченного ларька с сельтерской.

– Эй! – крикнул эсэсовец. – Прочь отсюда! Здесь ходить запрещено!

Элизабет будто не слышала. Только ускорила шаг и все заглядывала в безжизненные лица заключенных.

– Назад! Я к вам обращаюсь! Дама! Сию минуту! Черт, вы что, оглохли? – Эсэсовец, чертыхаясь, подошел к ним.

– В чем дело? – спросил Гребер.

– В чем дело? У вас вата в ушах? Или как?

Гребер заметил, что к ним направляется еще один эсэсовец. Обер-шарфюрер. Он не рискнул окликнуть Элизабет, знал, что она не вернется.

– Мы кое-что ищем, – сказал он эсэсовцу.

– Что именно! Выкладывайте!

– Мы потеряли здесь одну вещицу, брошь. Парусник с бриллиантами. Вчера поздно вечером шли здесь и, должно быть, обронили. Вам она не попадалась?

– Что?

Гребер повторил свою выдумку. Он видел, что Элизабет прошла уже почти половину ряда.