Время жить и время умирать

Тяжелые разрывы доносились уже не так часто. Зенитки по-прежнему трещали как сумасшедшие. Гребер сбоку перебежал через площадь. Не к убежищу, нет, нырнул в свежую воронку в конце площади. И едва не задохнулся от вони. Подполз повыше, к краю, и, лежа там, стал смотреть на фабрику. Здесь война совсем другая, думал он. На фронте каждый только о себе хлопочет, и если кто-нибудь служит в одной роте с родным братом, это уже много, а здесь у каждого семья, и стреляют не только в него, стреляют в каждого и за каждого. Это война вдвойне, втройне, война десятикратно. Он вспомнил погибшую пятилетнюю девочку, потом других, несчетных, которых видел, думал о своих родителях и об Элизабет и корчился от ненависти к тем, кто все это творил, от ненависти, которая не останавливалась на границах его страны и не имела ничего общего с обдуманностью и справедливостью.

Пошел дождь. Капли серебряным роем слез падали в зловонном, изнасилованном воздухе. Разлетались брызгами, оставляя на земле темные пятна. Потом налетели новые эскадрильи бомбардировщиков.

Казалось, кто-то разрывает ему грудь. Тяжелый гул обернулся металлическим лязгом, затем часть фабрики поднялась в воздух, черная от раскаленного светового веера, и рассыпалась, словно внизу, в земле, забавлялся великан, подбрасывая вверх игрушки.

Гребер неотрывно смотрел на окно, которое брызнуло бело-желто-зеленым. И бегом бросился обратно к воротам фабрики.

– Ну что тебе опять надо? – закричал дружинник. – Не видишь, что у нас долбануло?

– Да! Где именно? В шинельном?

– Да нет, не там! Шинельный цех дальше.

– Точно? Моя жена…

– Да пошел ты со своей женой! Они все в подвале. А у нас тут куча раненых и убитых! Отцепись от меня!

– Как это раненые и убитые, если все в подвале?

– Да это другие, парень! Лагерники. Они не в убежище, ясно ведь! Или, по-твоему, для них специальные убежища строят?

– Нет, – сказал Гребер. – Не думаю.

– Вот видишь! Наконец-то образумился. А теперь отвяжись! Ты же старый солдат и, черт побери, не должен так нервничать. К тому же пока утихло. Может, насовсем.

Гребер поднял голову. Только зенитки тявкают.

– Слышь, друг, – сказал он. – Я хочу только одного! Хочу знать, уцелел ли шинельный цех. Впусти меня или спроси сам. Ты разве не женат?

– Женат. Я тебе говорил. Думаешь, мало мне страху за мою жену?

– Вот и спроси! Спроси, и тогда с твоей женой наверняка ничего не случится.

Качая головой, дружинник смотрел на Гребера.

– Ты, парень, сбрендил. Или ты Господь Бог? – Он скрылся в своей будке и вскоре вернулся. – Я позвонил. Шинельный в порядке. Только у лагерников было прямое попадание. Все, теперь катись отсюда! Давно женат?

– Пять дней.

Дружинник неожиданно ухмыльнулся:

– Чего сразу-то не сказал? Это ж другое дело.

Гребер зашагал обратно. Я хотел иметь якорь, опору, думал он. Но знать не знал, что это делает человека уязвимым вдвойне.

Налет миновал. Город вонял гарью и смертью, кругом костры пожаров. Красные, зеленые, желтые, белые, иные, точно змеи, тусклыми огоньками ползли по развалинам, другие беззвучно рвались из крыш к небу, третьи чуть ли не мягко и ласково взбегали вверх по устоявшим фасадам, робко льнули к ним, осторожно обнимали, третьи мощно выплескивались в оконные проемы. Огненные котлы, огненные стены и огненные вихри, горящие мертвецы и живые горящие люди, которые с криком выскакивали из домов и неистово метались по кругу, пока не падали и уже только ползли, сипло дыша, а потом лишь вздрагивали, хрипели и смердели горелой плотью.

– Факелы, – сказал кто-то рядом с Гребером. – Их не спасешь. Сгорают заживо. Эта мерзость из зажигательных бомб брызжет на людей и прожигает все – кожу, мясо, кости.

– Почему же их нельзя потушить?

– На каждого по огнетушителю не напасешься, да и не знаю, будет ли от него толк. Эта хрень все сжирает. А крики!

– Тогда уж лучше их пристрелить, раз спасти невозможно.

– Попробуй – и отправишься за убийство на виселицу! Да и в цель не попадешь, они ж мечутся как безумные! В том-то и ужас, что они этак мечутся! Ведь потому и становятся факелами. Ветер, понимаешь? Они бегут, создают ветер, а ветер раздувает огонь, и он вмиг охватывает их с головы до ног.

Гребер посмотрел на соседа. Под каской глубокие ямы глазниц и рот, в котором изрядно недоставало зубов.

– По-твоему, им бы лучше остановиться?

– Теоретически да, лучше. Остановиться или попробовать потушить пламя одеялами и прочим. Но у кого сразу найдутся под рукой одеяла? Кто вообще об этом думает? И кто способен остановиться, когда горит?

– Да никто. А ты дружинник?

– Не-ет! Я из похоронной команды. Мы и раненых выносим, если находим. Вон наша телега. Наконец-то.

Гребер увидел среди развалин телегу, запряженную белой лошадью.

– Стой, Густав! – крикнул человек, с которым он разговаривал. – Дальше не проедешь. Мы их перенесем. Носилки есть?

– Двое.