Время жить и время умирать

– Не знаю. Похоже, про эту улицу все забыли.

– Можно переночевать здесь. Постель есть, а еще шинель и плащ-палатка.

– Ты сможешь?

– По-моему, когда устаешь, спать можно везде.

– У Биндинга есть дом и свободная комната. Но туда ты не пойдешь, да?

Элизабет покачала головой.

– Тогда Польман. – сказал Гребер. – У него в катакомбах есть место для ночлега. Я спрашивал его несколько дней назад. Временные квартиры наверняка переполнены… если вообще существуют.

– Можно еще немного подождать. Наш этаж пока не горит.

Элизабет в шинели сидела под дождем. Она не пала духом.

– Хорошо бы выпить чего-нибудь. В смысле, не воды.

– Кое-что есть. Когда собирал вещи, я нашел за книгами бутылку водки. Мы про нее забыли.

Гребер развязал узел с постелью. Он спрятал бутылку в перинах, поэтому вору она не досталась. Там же был и стакан.

– Вот она. Пить будем с оглядкой, чтоб другие не увидели. Иначе Лизер донесет на нас за глумление над национальным горем.

– Если хочешь, чтоб другие ничего не заметили, не осторожничай. Вот что я усвоила. – Элизабет взяла стакан, выпила. – Чудесно. Именно это мне и требовалось. Тут сейчас прямо кафе под открытым небом. А сигареты у тебя есть?

– Прихватил все, какие у нас были.

– Хорошо. Тогда у нас есть все необходимое.

– Может, все-таки вынести что-нибудь из мебели?

– Наверх тебя уже не пустят. И на что она нам? Мы даже не сможем оттащить ее туда, где будем сегодня ночевать.

– Один постережет, а второй поищет пристанище.

Элизабет покачала головой. Допила водку. Крыша ее дома рухнула. Стены словно закачались, затем провалился и пол верхних этажей. Обитатели на улице застонали. Из окон посыпались искры. Пламя поползло вверх по шторам.

– Наш этаж пока цел, – сказал Гребер.

– Ненадолго, – сказал мужской голос у него за спиной.

Гребер обернулся:

– Почему?

– А почему вам должно везти больше, чем нам? Я двадцать три года прожил там, наверху, молодой человек. Теперь там огонь. Почему же ваш этаж должен уцелеть?

Гребер посмотрел на мужчину – худой, лысый.

– Я полагал, это дело случая, а не морали.

– Простая справедливость. Если вы знаете, что это такое!

– В точности не знаю. Но не по своей вине. – Гребер усмехнулся. – Наверно, жизнь у вас тяжелая, раз вы сами еще в это верите. Позвольте угостить вас водкой? Помогает лучше всякого возмущения.

– Спасибо! Оставьте водку себе! Пригодится, когда ваша нора рухнет.

Гребер отставил бутылку.

– Спорим, что не рухнет?

– Что?

– Я спрашиваю, спорим или нет?

Элизабет рассмеялась. Лысый уставился на них.

– Поспорить хотите, вертопрах? А вы, барышня, еще и смеетесь? Поистине далеко с нами зашло!

– А почему бы ей не смеяться? Лучше смеяться, чем лить слезы, – сказал Гребер. – Особенно когда то и другое без толку.

– Молиться надо!

Верхняя стена упала внутрь. Пробила пол-этажа над квартирой Элизабет. Лизер судорожно зарыдала под своим зонтом. Семейство за кухонным столом варило на спиртовке ячменный кофе. Женщина в красном плюшевом кресле накрыла подлокотники и спинку газетами, чтобы защитить кресло от дождя. Ребенок в колыбели ревел благим матом.

– Вот и гибнет наш двухнедельный кров, – сказал Гребер.

– Справедливость! – удовлетворенно изрек лысый.

– Зря вы отказались спорить, выиграли бы.

– Я не материалист, молодой человек.

– Тогда что ж вы так сокрушаетесь из-за квартиры?

– Это был мой родной очаг. Вам, поди, непонятно.

– Да, непонятно. Германский рейх слишком рано сделал меня скитальцем.

– За это вы должны сказать спасибо. – Лысый утер рот и сглотнул. – Между прочим, сейчас бы я не отказался от стаканчика водки.

– Уже не получите. Молитесь лучше.

Из комнат Лизер вырвался огонь.

– Письменный стол горит, – прошептала Элизабет. – Письменный стол доносчицы со всем его содержимым.

– Будем надеяться. Я облил его керосином. Что будем делать?

– Поищем пристанище. Если не найдем, заночуем где-нибудь на улице.

– На улице или в сквере. – Гребер взглянул на небо. – От дождя есть плащ-палатка. Она не очень-то защитит, может, найдем какое-никакое укрытие. А что делать с креслом и книгами?

– Оставим здесь. Если завтра они еще будут на месте, подумаем, как с ними быть.

Гребер закинул ранец на плечо, а на спину узел с постелью. Элизабет подхватила чемоданы.

– Дай-ка их мне. Я привык таскать помногу.

С треском обрушились верхние этажи двух других домов. Горящие деревянные обломки полетели во все стороны. Лизер с криком вскочила, раскаленная деревяшка угодила прямо ей в лицо. Теперь огонь выплеснулся и из комнаты Элизабет. Потом рухнул потолок.

– Можно идти, – сказала Элизабет.

Гребер глянул на окно.

– Хорошие были деньки, – сказал он.

– Лучше не бывает. Идем!

От пожара лицо Элизабет казалось красным. Они прошли между кресел. Большинство людей покорно молчали. Один, с пачкой книг, читал. Пожилая пара сидела рядышком на мостовой. Укрытые пелериной, они выглядели как печальная летучая мышь с двумя головами.

– Странно, как легко расстаешься со всем тем, с чем, как думал еще вчера, никогда расстаться не сможешь, – сказала Элизабет.

Гребер еще раз оглянулся. Веснушчатый мальчишка, забравший чашку, уже сидел в бидермейеровском кресле.