Время жить и время умирать

– Фамилии называть не стоит, – сказал он. – Лучше их не знать, тогда не проболтаешься. Достаточно Эрнста и Йозефа.

Польман выглядел до крайности усталым. Йозеф оказался человеком лет сорока, с узким еврейским лицом. С виду он был совершенно спокоен, улыбнулся Греберу. Потом смахнул с костюма известковую пыль.

– Теперь и здесь небезопасно, – сказал Польман, садясь. – Но Йозеф сегодня все равно останется здесь. Квартиры, где он был вчера, больше не существует. Завтра днем прикинем, что делать дальше. Здесь уже небезопасно, Йозеф. Только поэтому.

– Понимаю, – сказал Йозеф, неожиданно низким голосом.

– А вы, Эрнст? – спросил Польман. – Я под подозрением, вы знаете… и вам известно, что значит быть застигнутым в ночной час у того, кто под подозрением, с кем-либо, кого ищут.

– Да, известно.

– Этой ночью, надо полагать, ничего не случится. В городе хаос. Но как знать. Рискнете?

Гребер молчал. Польман и Йозеф переглянулись.

– Я сам ничем не рискую, – сказал он. – Через день-другой снова на фронт. Иначе с моей женой. Она останется здесь. Этого я не учел.

– Я сказал это не затем, чтобы вас выпроводить.

– Знаю.

– А снаружи можно кое-как поспать? – спросил Йозеф.

– Да. Дождь нам не мешает.

– Тогда останьтесь там. В таком случае вы будете сами по себе. А завтра утром пораньше занесите сюда свои вещи. Вам ведь прежде всего нужно где-то оставить вещи, так? Но можно оставить их и в церкви Святой Екатерины. Тамошний служка разрешает. Он честный человек. Церковь частично разрушена, но подземелья пока целы. Отнесите свои вещи туда. Тогда днем вы свободно сможете поискать пристанище.

– По-моему, он прав, Эрнст, – сказал Польман. – В таких вещах Йозеф разбирается лучше нас.

Гребер вдруг ощутил огромный прилив симпатии к усталому старику, который сейчас, как много лет назад, вновь назвал его по имени.

– Я тоже так думаю, – ответил он. – Сожалею, что я вас напугал.

– Заходите завтра утром, если что-нибудь понадобится. Постучите дважды медленно и дважды быстро. Негромко, я услышу.

– Хорошо. Спасибо.

Гребер вернулся в палатку. Элизабет спала. Только на миг открыла глаза, когда он лег рядом, и опять уснула.

Проснулась она в шесть утра. По улице громыхала телега. Элизабет потянулась.

– Я превосходно выспалась, – сказала она. – Где мы находимся?

– На Янплац.

– Ладно. А где будем ночевать сегодня?

– За день выясним.

Элизабет опять легла. Полоска холодного утреннего света просачивалась между плащ-палаткой и шинелью. Щебетали птицы. Она отодвинула шинель. Утреннее небо сияло золотом.

– Цыганское житье, – сказала она. – Можно ведь и так сказать. Сплошные приключения.

Гребер кивнул.

– Так и будем считать. Ночью я все же встретился с Польманом. Мы можем разбудить его, если что понадобится.

– Ничего нам не понадобится. Кофе у нас есть? Заварить можно и здесь, верно?

– Наверняка запрещено, как и все разумное. Но какая разница? Мы же цыгане.

Элизабет принялась расчесывать волосы.

– За домом в тазике есть чистая дождевая вода, – сказал Гребер. – Как раз хватит умыться.

Элизабет накинула жакет.

– Пойду туда. Тут прямо как в деревне. Вода из колонки. Раньше это называли романтичным, а?

Гребер рассмеялся:

– Я и сейчас так считаю… по сравнению с грязью в России. Всегда все дело в сравнении.

Он скатал постель, увязал. Зажег спиртовку, поставил на нее котелок с водой. И вдруг сообразил, что забыл поискать в комнате Элизабет продовольственные карточки. Она как раз вернулась умытая. Лицо было ясное и юное.

– Карточки у тебя с собой? – спросил он.

– Нет. Они были в письменном столе у окна. В маленьком ящике.

– Черт, я забыл их взять. Ну почему я про них не подумал? Времени-то было достаточно.

– Ты подумал о многом куда более важном. Например, о моем золотом платье. Сегодня мы просто напишем заявление насчет новых карточек. Они ведь часто сгорают.

– Эта история может затянуться. Педантичность немецкого чиновника даже конец света не поколеблет.

Элизабет рассмеялась.

– Отпрошусь на час с фабрики и схожу за карточками. Домоуправитель даст мне справку, что дом разбомбили.

– Ты пойдешь сегодня на фабрику? – спросил Гребер.

– Я должна. Разбомбленный дом – обычное дело.

– Я бы поджег эту окаянную фабрику.

– Я тоже. Но тогда бы нас послали куда-нибудь еще, где намного хуже. Не хочу делать боеприпасы.

– Может, просто не пойдешь, и все? Откуда им знать, что с тобой вчера случилось? Вдруг ты пострадала, когда выносила свои вещи?

– А доказательства? На фабрике есть врачи и полиция. Если они уличат кого-нибудь во лжи, ему не миновать взыскания – увеличат норму, лишат отпуска, а если это не поможет, отправят на курс перевоспитания в концлагерь. Тот, кто возвращается оттуда, никогда уже не прогуливает. – Элизабет залила кипятком растворимый эрзац-кофе в крышке от котелка. – И не забудь, я только что брала три дня отпуска. Не стоит перегибать палку.

Гребер знал, она думает, что ей нельзя из-за отца. Надеется таким образом помочь ему. Эта петля на шее у каждого.

– Бандиты! – сказал он. – Что они со всеми нами сделали!

– Держи кофе. И не сердись. У нас нет на это времени.

– В том-то и дело, Элизабет.

Она кивнула.