Время золотое

Она по-прежнему занималась хлопотами, встречалась с журналистами, следила за безумными выходами Интернета. Но когда, в кружении по городу, вдруг открывался розовый Кремль с каплями рубиновой крови, она чувствовала, как скапливается за кремлевскими стенами мгла. Мгла была в Кремле, в ней самой, повсюду.

Она ехала по Фрунзенской набережной, от Лужников, вдоль Москвы-реки. Лед был изъеден промоинами, хрустальный мост перелетал к лесистой горе Нескучного сада, темнела громада военного штаба. Елена увидела, как по набережной, вдоль парапета, выстроилась бесконечная вереница людей. Терпеливая очередь тянулась к невидимой цели. Голова этой очереди скрывалась в морозном тумане. Ее хвост непрерывно нарастал, подходили люди, в одиночку, группами. Подкатывали автобусы, пассажиры высыпали на снег и пристраивались к веренице, удлиняя ее. Елене показался странным этот живой, растущий стебель. Была непонятна сила, заставлявшая людей покидать теплые автобусы и вставать в зыбкую очередь.

Она притормозила машину, опустила стекло, спросила женщину, укутанную в теплый платок:

– Простите, куда люди стоят?

Женщина, с готовностью, словно торопилась поделиться с Еленой радостью, ответила:

– Пояс Богородицы привезли с Афона в храм Христа. Хотим поклониться. И вы вставайте.

Елена, глядя на немолодое, с улыбкой лицо, вдруг захотела оказаться среди этих людей, терпеливо ожидавших волшебную встречу, в предвкушении чуда, которое им уготовано. Она покинула машину и встала в очередь, не долго оставаясь последней. Подкатил автобус, из него выходили люди, и уже за Еленой волновалась, росла, струилась вдоль набережной живая вереница.

Елена чувствовала себя клеточкой в этом живом растущем стебле. Через нее текли невидимые силы, питали соседние клеточки. Она была необходима, без нее невозможен был рост. Она существовала как часть этой общей загадочной жизни, в которой растворялась ее отдельная душа, кончалось ее одиночество, находили успокоение ее страхи.

Вереница медленно двигалась в туманных сумерках. Остался позади хрустальный мост. По другую сторону реки, как фантастическая мучнистая бабочка, белел челнок «Буран». Играла музыка аттракционов. Ошалело вспыхивали огнями, носились вагончики на американских горках.

Елена всматривалась в соседние лица, вслушивалась в разговоры.

– У меня сынок болеет, восемь лет. Рак крови. Бледный и в обморок падает. Как я его не лечила! Ко всем врачам, по всем больницам. На лекарства все деньги спустила. Обручальное кольцо продала. Кровь ему вливали, операции делали. Он все терпел, только силеночки тают. «Мама, я не хочу умирать». Вот пришла Богородицу умолять. Может, явит чудо и мой Коленька выздоровеет.

Это говорила молодая, очень худая женщина с тонким изможденным лицом, на котором слезно мерцали черные умоляющие глаза. Елена задохнулась от боли. Чужое страдание хлынуло в нее, и ей захотелось прижать к себе эту измученную женщину, поделиться с ней своей молодостью и здоровьем. Чтобы чудо, которое их ожидало, принесло исцеление сыну, вернуло ей свежесть и красоту.

Ей вторила печальная соседка, в тощем пальто и грубых башмаках. Прижала к выцветшим губам палец, словно запрещала себе говорить:

– У меня муж пьет, по-черному. Все из дома унес, мою шубу пропил. «Сева, что же ты делаешь? Ты же такой хороший был, работящий, так мы с тобой хорошо жили. Отстань от пьянства». А он с ножом на меня кидается: «Убью! Ненавижу!» В милицию его сдавала. Из дома уходила. Колдуна к нему приводила. Не помогает. Весь распух, сосуды в глазах лопнули. Страшный. Раз очнулся, зовет ночью: «Клава, как я тебя измучил. Хоть бы мне умереть». Вот теперь последняя надежда, пояс Богородицы. Может, она его своим пояском опояшет и он пить перестанет.

И такое в ней было смирение, такая усталость. Последняя надежда, которая держит еще на земле. И если ее не станет, то опустится черная плита, под которой скроется навсегда ее загубленная жизнь, ее мимолетная молодость, ее краткая любовь. Елена чувствовала, как приближается сверху эта черная непомерная тяжесть, которую удерживал от падения хрупкий поясок Богородицы.

– А у нас несчастье такое, дочь ушла из дома. – Это говорил высокий сутулый мужчина с большим лицом, в котором еще держалось властное выражение, поколебленное и размытое горем. – Да, дочь, говорю, ушла. Такая красивая, умная, добрая. На артистку училась. Связалась с наркоманом, сама колоться стала. «Папа, мама, – говорит, – я для вас одно несчастье. Уйду». И ушла, а куда – не знаем. В милицию заявляли, справки наводили, по всем этим ее компаниям ходили, – без следа! Думаю, может, Богородица подскажет, где наша Верочка. Жива или нет. Только б жива была. Может, поездит по свету и к нам воротится. Как бы мы ей рады были!