Времяоник

Я остро чувствовал ложь, царящую в нашем государстве. Увлечение населения иностранными вещами-шмотками и неумение создавать свое, отечественное. Бюрократические препятствия всему новому. Разговоры о привилегиях номенклатуры. Притеснения Сахарова. Атеистическая, а по сути антитеистическая, пропаганда. Показной интернационализм и национализм в республиках. Гегемония пролетариата и пьянство, воровство на заводах. Низкая зарплата моих родителей – инженеров. Отец говорил, что не сделал карьеру, потому, что не вступил в партию. Не мог из-за этого выехать за границу на заработки. Те, кому это удавалось, хорошо обеспечивали свою жизнь в Союзе. И непонятно было, почему у нас в стране на строительстве важных объектов работали турки, болгары, венгры. Им и платили прилично, а своим рабочим меньше.

Наблюдая рост недовольства народа и вялость, апатичность защитников коммунизма, я видел, что грядут перемены. Но одного недовольства недостаточно, чтобы получилось что-то хорошее.

Иногда у меня были слабые попытки протеста, может, просто самоутверждения.

Запомнилась смерть Брежнева. За три дня до того был парад. Брежнев был уже никакой. На трибуне его поддерживали с обеих сторон под руки. Говорили, что ему поставили сердечный клапан.

На урок пришел директор.

– Сейчас в стране и всем мире напряженная обстановка. Ходят слухи о болезни Брежнева. Вы понимаете, что всегда есть силы, которые желают обострить ситуацию и идут на различные провокации. Я зашел к вам, чтобы обсудить, если есть, возникшие вопросы.

Вопросов ни у кого не было. А меня так и подмывало:

– А почему Леонид Ильич не уйдет на пенсию?

– Как?

– Ну, как все люди уходят. Возраст у него вроде бы пенсионный. Или по состоянию здоровья.

– У него нормальное здоровье, – поспешно ответил Валентин Николаевич.

– Говорят, ему сердечный клапан вшили.

– Это, возможно, провокация. О таких вещах не следует говорить.

– Вот такие у вас методы дискуссии, – иронично сказал я.

– Тем не менее, об этом можно будет поставить вопрос на комсомольском собрании, – строго сказал директор.

– Не успеете.

– Это надо обсудить.

– Не занимайте наше время пустяками. Нам к контрольной надо готовиться.

Не знаю, возможно, мне хотелось скандальчика, могущего оставить свой след, пусть негативный, в моей биографии, но директор, несмотря на заполитизированность, был добродушный человек, и дальше этой беседы дело не пошло.

В другой раз, уже после смерти Черненко, я, опять на уроке, рассказал директору анекдот: “В политбюро звонят и спрашивают: ”Вам генсеки нужны? – Вы что, дурак? – Да, дурак, старый и больной”.

Мне и это сошло с рук. Директор сам был не в восторге от маразма, происходящего вокруг.

Конечно, нехорошо смеяться над старостью, но геронтократия мертвила весь уклад политической жизни в стране.

* * *

Борис закончил школу и поступил в Харьковский университет на физический факультет. Теперь он каждую неделю уезжал в Харьков.

Я тоже стал задумываться о будущей профессии. Меня привлекали физика, химия, медицина. Медициной интересовался для сохранения здоровья. Для независимости от врачей. Я догадывался, что здравоохранение у нас скоро будет переживать не лучшие времена.

Не хотелось ограничиваться знанием в какой-то одной области, а заниматься всем интересным сразу уже не доставало времени. Но большей частью я учился “чему-нибудь и как-нибудь”.

Порой со мной происходили странные истории. Запомнился один урок географии.

Почему-то мне хочется спать, или кажется, что хочется спать. Я опускаю голову на парту, закрываю глаза.

Урок проводит директор. Он требует внимания.

– Я вынужден поставить тебе двойку, – говорит Валентин Николаевич.

– Ставьте, – отвечаю я, испытывая ощущение ненужности, суетности происходящего.

– И даже не одну.

Я хочу только отдохнуть, и мне смешно, что пугают двойками.

Директор рассказывает об экономичных способах размещения заводов.

Я собираю учебники, встаю и иду к дверям. Чувствую, что сейчас возникнет конфликт.

– Извините, мне срочно надо уйти.

– Я не могу этого позволить.

– Я не прошу разрешения, я лишь извиняюсь, что вынужден уйти.

– А мне что делать?

– Продолжать урок.

Я выхожу из класса, спускаюсь по лестнице. Валентин Николаевич идет за мной.

– Я не могу этого так оставить.

– Не обращайте внимания. Я, кажется, заболел, у меня поднялась температура.

– Надо сходить к врачу.

– Наверное, я так и сделаю.

Я ухожу, сам не понимая зачем.

Внутри меня копилось напряжение. В конце дня я попытался рассказать классной руководительнице Ларисе Николаевне, что происходит.

Я говорил про возможность предвидения будущего, о потоках негативной информации, идущей ко мне. Я рассказываю о будущем кризисе в стране, о необходимости что-то предпринять. О том, что я не только не смогу ничего изменить, но и сам попаду в водоворот событий и буду сильно потрепан. Я говорю о новой войне на Кавказе, такой же нелепой, как и Афганская.

Меня упрекают в отсутствии патриотизма, но я чувствую облегчение. Мне неважно, как это будет воспринято. Я хочу забыть об этом, не думать, и это легко удается. Домой я иду почти счастливый.

* * *