Вроде святочного рассказа

— Моему приятелю, — назовем его хоть Ватутиным: к чему вам знать настоящую фамилию? — было в то время пятьдесят пять лет… Возраст, кажется, почтенный, господа, когда благоразумие и предусмотрительность почти что обязательны и сдерживающие центры, казалось бы, должны работать добросовестно, особенно в профессоре физиологии и притом умном человеке, и тем не менее…

— Это вы в наш огород что-ли, доктор? — заметил видный блондин…

— Не перебивайте его… Он и своего огорода не минует, даром что представляется женоненавистником! — иронически проговорила Варвара Петровна… — Продолжайте, Сергей Николаич…

— Мой огород теперь неуязвим, Варвара Петровна, будьте-с покойны за него… На нем одна капуста да морковь, а незабудок нет! — подчеркнул доктор. — Итак, продолжаю. Началось это у моего приятеля с того, что в одно скверное октябрьское утро он обкарнал свои длинные заседевшие волосы, остриг свою красивую седую бороду, сделав из нее куцую, модную бородку à la Henri IV, и купил флакон Jockey Club'а. Начало, как видите, не предвещало ничего доброго. Наблюдения привели меня к такому выводу: если человек преклонного возраста, привыкший носить длинную шевелюру и большую бороду, вдруг меняет свою физиономию, то тут что-то неладное. Однако, когда Ватутин вошел в мою половину, — мы жили с ним в одной квартире, — подстриженный, напомаженный и вдобавок не в черном, довольно неряшливом сюртуке, в каком он всегда ходил, а в модном коротком вестоне, признаться, сердце у меня екнуло. Но я не подал и вида, что замечаю перемену в приятеле, и, как ни в чем не бывало, спросил:

— Ты вечером куда… В заседание? — «Нет, — говорит, — не в заседание… Нужно в одно место!» Отвечал он умышленно небрежным тоном и, показалось мне, несколько смутился.

Рассказчик закурил папироску, затянулся раза два и продолжал:

— И это «одно место» показалось мне подозрительным. Обыкновенно приятели, ходящие в разные места, называют их, но как только они начинают посещать «одна место», то стыдливо умалчивают. Я, конечно, не спросил, какое это «одно место» вдруг нашлось у почтенного профессора, немногочисленные знакомые которого были мне известны, хотя, признаться, любопытство мое было возбуждено до последней степени. Со временем, думаю, сам расскажет, а теперь я решил наблюдать за ним…

Он посидел у меня несколько минут и вдруг, словно бы удивленный, что я не обращаю внимания на перемену в нем, спросил:

— А ты не замечаешь, что я выстригся?

— Что это тебе вздумалось? — самым равнодушным тоном спросил я.

— Да, видишь ли, жарко спать с длинными волосами и, когда ешь, только пачкаешь бороду… Неопрятно как-то!

И если б вы только слышали, господа, каким это он невиннейшим тоном произнес, старый шельмец, будто и в самом деле приведенные им поводы и были истинными причинами его посещения парикмахера. Прежде, небойсь, не жарко было спать и не стыдно было пачкать бороду, а теперь вдруг, видите ли, неопрятно. И пред кем он лукавил? Еще добро бы перед супругой, которая могла бы задать взбучку и которой у него не было, а то перед закадычным приятелем. Тем не менее я вел свою линию, не выразил ни малейшего удивления и даже поддакнул: — «Да, говорю, пожалуй, удобнее». — «Советую, говорит, и тебе последовать моему примеру, а то ты совсем лохматый». Я усмехнулся и ответил, что мне и так удобно… Он поднялся и, подавая мне руку, спросил, не нахожу ли я, что он несколько изменился. Ясно было, что он хотел спросить, не помолодел ли он. Но я взглянул на его действительно несколько помолодевшее, хотя все-таки, между нами говоря, морщинистое, старое, худое лицо и даже, казалось мне, поглупевшее, и ответил, что никакой перемены не вижу. — «Морщины только заметнее стали на щеках с тех пор, как ты обкарнал бороду!» — ехидно прибавил я. — Ну ты всегда неприятности говоришь… До свидания…

С этого самого дня мой Алексей Алексеич, что называется, выбился из своей колеи. Прежде, бывало, редко, редко когда выходил по вечерам, все больше дома и в халате за книгами, а теперь почти ни одного вечера его нет дома… Все верно в «одно место» ездил, а то по театрам… И стал какой-то возбужденный, знаете ли… Ну, думаю, плохи дела с Алексеем Алексеичем. На старости лет сбрендил. И как-то спрашиваю его, где это он по вечерам пропадает. Покраснел слегка. «В театры, говорит, езжу. Прежде я, говорит, дурак был, сидел все сиднем, а теперь захотелось музыки послушать… я всегда любил музыку… И тебе советую». — Благодарю покорно за совет… Не вредно ли в наши годы все по театрам шататься? Озлился. — Что ты все с годами да с годами! Не дряхлый же я старик… И ушел к себе.

Но видно мои слова задели его за живое. Уж я давно советовал ему массаж и гимнастику, но он и ухом не вел, а теперь перед лекциями каждое утро стал ходить в гимнастическое заведение, души холодные стал брать, гири подымать, одним словом мнил обратиться некоторым образом в Фауста… Подите же… А ведь умный человек, — воскликнул, смеясь, доктор.

— А кто же была Маргарита? Брюнетка или блондинка? Замужняя или девушка? — спрашивала Варвара Петровна.