Вроде святочного рассказа

— В свое время узнаете, Варвара Петровна… Заставили рассказывать, так не перебивайте… Дайте только папиросочку выкурить.

Доктор выкурил папироску.

— Прошел так с месяц. Я надеялся, что месяц для старческой блажи срок совершенно достаточный, и думал, что мой друг наконец перестанет ходить в «одно место» и образумится… Не мог же он рассчитывать на взаимность, если и в самом деле втюрился… Хоть он и поглупел, но не настолько же!..

— А разве непременно рассчитывают на взаимность? Разве нельзя безнадежно любить? — перебила Варвара Петровна.

— Полагаю, что долго нельзя, а, впрочем, это не относится к делу.

— И, наконец, разве нельзя полюбить старика, особенно если он умный и интересный? — снова заметила хозяйка.

Доктор рассмеялся.

— Ну, вы, Варвара Петровна, составляете, значит, исключение. А я повторю слова Гейне, кажется, что лучше два раза любить двадцатипятилетних, чем раз пятидесятилетнего.

— Вы циник и больше ничего.

— А вы верно в душе согласны со мной… Однако не мешайте… Прошел, говорю, месяц, но Алексей Алексеевич не только не излечивался, но глупел все более и более… По крайней мере дошел до того ошалелого состояния, что на старости лет заговорил стихами. Вы удивляетесь? Честное слово! И какие еще трогательные. Однажды я увидал у себя в кабинете листок бумаги… Это мой приятель в рассеянности обронил… Поднимаю и читаю… Я их до сих пор помню. Вот они:

О, если только ты не та,
Что говорят мне наблюденья,
Не отрицай. В мои лета,
Ведь так отрадны заблужденья.
Пусть помнит ту моя мечта,
В ком тонкий ум, в ком дух сомненья,
Натуры чуткой простота,
Души возвышенной стремленья.
И, целомудренно чиста,
Внушая культ благоговенья.
Сияет гордо красота.

Так дай мне грезы сновиденья

И не буди, коль ты не та!

— Ну, значит, что называется, с сапогами втюрился! — подумал я, прочитавши это стихотворное излияние… Надо принимать меры. И когда Алексей Алексеич пришел обедать, я подал ему его листок и говорю: «Ты обронил, дружище». — Покраснел старик, словно школяр, застигнутый за кражей яблок. — «Ты читал?» — Читал. — «Это, говорит, я списал из одного журнала». Вижу, что нагло врет, и спрашиваю: «Почему же они тебе так понравились? Прежде, кажется, ты стихи не особенно любил?» — Неправда, всегда любил. В этом стихотворении чувствуется искренность, и вообще оно мне кажется недурным! — конфузливо прибавил он. — «Не нахожу. Вирши самые ординарные. Удивляюсь, что их напечатали. В каком журнале ты их нашел?» — Отозвался запамятованием — еще бы! — и окрысился. Так мы и промолчали весь обед.

Прошло так несколько дней, и он вдруг почему-то заговорил об одном профессоре, который шестидесяти лет женился на восемнадцатилетней девушке.

— Разве ты не находишь, что этот профессор идиот?

— И что это у тебя за привычка вечно ругаться… Чем же он, как ты говоришь, «идиот»… А Мазепа… А Лессепс? В каких они преклонных годах женились…

«Так вот оно что!» — подумал я, и мне стало бесконечно жаль этого «Мазепу», да еще с хроническим катаром желудка и с астмой.

— Ах, Алексей Алексеич, ужели ты, профессор еще физиологии, этого не понимаешь?.. Ну разве ты, например, решился бы жениться на молодой девушке? Хватило бы у тебя храбрости, если б и нашлась дурочка, которая согласилась бы за тебя выйти замуж?.. Разве ты взял бы на себя грех погубить молодое создание?..

— Отчего непременно погубить… Разве она не будет свободна оставить мужа, когда ей угодно?.. Разве, наконец, старики не могут любить?.. «Любви все возрасты покорны».

— Да она-то не может любить старика… Ты только подумай, какое это свинство… А если у стариков большой мозг пошаливает, то надо лечиться… вот что я тебе скажу, и серьезно лечиться… Главным образом не навещать никаких барышень и взять себя хорошенько в руки… Да и разве таких, как мы с тобой, можно в самом деле полюбить?.. Над нами смеяться только можно, если мы оглупеем до того, что вообразим, будто можем еще нравиться.