Всадник без бороды

Алдар-Косе понимал: баев томил и мучил лишь один вопрос — о каком золоте шел разговор ходжи вчера в юрте жатаков? И что в связи с этим надумал предпринять хитрый богач Сансызбай, старейший из баев степи?

А когда начался суд, то подозрение богатеев о том, что дело здесь нечисто, перешло в уверенность.

Почтенный судья, с которым у тощего Ускембая все было твердо договорено (бий отказывает беднякам в их иске о потраве и за это получает десять коней), сразу же был поставлен в тупик.

Он спросил жатаков, как было дело. Поднялся рыжебородый, сероглазый казах, почтительно поклонился и сказал:

— О мудрейший и справедливейший, почтенные баи правы — потравы не было. Мы сами виноваты в том, что кони потоптали наши посевы. Откуда табунам было знать, где посевы, где трава? А мы, вместо того чтобы сторожить свои поля, спали. Мы сами виноваты во всем…

Бий задумался, поковырялся в бороде, посмотрел на Ускембая.

Тот растерянно блуждал взором по лицам Ергалы, Мошеке, Бапаса.

— Правоверные! — мелко затряс пухлыми щечками бий. — Почтенный Ускембай утверждает, что потрава произошла по вине самих жатаков. И жатаки согласны с этим. Э-э, кто же с кем спорит?

— Почтенный бий, — проговорил Алдар-Косе дребезжащим голосом, — я чужой человек здесь, случайно попал в аул. Мне стало жаль жатаков. И я договорился с этими бедными людьми о том, что они отдают свои поля до зимы мне. И за это получают пятьдесят коней.

Баи на несколько мгновений обомлели от неожиданности, потом заговорили все сразу:

— Сделка не по обычаям!

— Ходжа чужой в нашей степи!

— На этих землях никогда не паслись чужие табуны!

Первым прервал тишину Ергалы-бай. Ероша свою белую бороду, он промолвил:

— Конечно, жатаки виноваты сами. Но так как наши табуны топтали их землю, то мы, а не кто-нибудь еще, хотим помочь им. Мы даем им шестьдесят коней.

— И ничего не просите взамен? — спросил бий.

— Ничего, — спокойно ответил Ергалы. — Только… пусть наши табуны будут пастись там до зимы.

— Нет, мы не согласны, — сказал рыжебородый казах. — Мы виноваты в том, что случилось, и никто больше.

— Почтенный бий, — поклонился Алдар-Косе, — поручаю это дело аллаху всемилостивейшему и справедливому, а после него — тебе. Решай.

— Но это уже спор не о потраве, — медленно произнес бий, стараясь скрыть свою растерянность. — Это совсем другое. Тут должны решать сами жатаки. Их поля. Пусть они и решают, кому хотят отдать их до зимы под пастбища.

— Я даю им сто коней, — сказал Алдар-Косе и показал бию два раза по десять пальцев: дескать, тебе за решение дела в мою пользу — двадцать скакунов.

Это, конечно, не ускользнуло от внимания баев.

— Ходжа думает, — сказал Ускембай, уставившись немигающими глазами на Алдар-Косе, — что если почтенный Сансызбай владеет большими табунами, то он может хозяйничать в степи?

— Я плохо слышу, — прошамкал Алдар-Косе, — не понял…

— Наши кони разрыли землю, и жатаки нашли там золотые самородки! — не выдержав, закричал Мошеке-Обжора, и его жирный живот грозно заколыхался. — Наши кони нашли золото — нам оно и должно принадлежать!

Ергалы разговаривал расчетливее:

— Мы не можем пустить в нашу степь человека из чужого племени. Но и жатаки не должны страдать: если они отдадут нам до зимы свои пастбища, мы дадим им сто коней.

— Я даю им коней сегодня, — сказал Алдар-Косе. — Здесь! И двести баранов в придачу.

— Мы не видели твоих табунов и твоих отар, о ходжа, — произнес Ускембай.

— Я заплачу им цену коней золотыми монетами, — важно проговорил Алдар-Косе. — Золото лучше, чем табуны… Жатаки не скотоводы, табун им только обуза.

— Правильно говоришь, о ходжа, — почтительно поклонился рыжебородый, сероглазый казах.

— Табун коней вы сможете продать в городе, — обращаясь к жатакам, проговорил Ергалы. — Но нельзя пускать чужака в нашу родовую степь.

— А ты, почтенный Бапас, — обратился Ускембай к молчаливому баю, — что скажешь? Может быть, ты поддерживаешь ходжу?

— Язык один, уха два, — сказал Бапас, — говори мало, слушай много. Думаю, землю отдавать чужаку нельзя.

— Как же быть? — развел руками рыжебородый жатак.

— Пусть скажет бий, — предложил Ускембай, который уже успел обменяться с судьей какими-то знаками.

— Во имя аллаха всемогущего и всемилостивейшего! Пострадавшие от потравы поля, — важно молвил бий, — нужно отдать до зимы под пастбища Ергалы-баю, Ускембаю, Мошеке-баю. За это жатаки получают сто коней и двести баранов. Я сказал все.

Алдар-Косе от огорчения бросил свою камчу об пол, схватился за бороду, застонал.

— Передай, о почтенный ходжа, наш почтительный салем Сансызбаю, — проговорил Ускембай.

Ергалы тут же послал жигитов в табуны, чтобы к вечеру кони были у жатаков.

Баи возбужденно о чем-то переговаривались с судьей, радостные, довольные. Только и слышалось: золото, Сансыз-бай, золото…

Жена Мошеке-Обжоры сказала мужу, что угощение для гостей готово.

Алдар-Косе плелся последним. Жигиты не оказывали ему почестей: поняли, что баям «ходжа» уже не нужен. Лишь два жатака помогали идти «старику».