Всадник без головы

Как странно, что я боюсь любимого человека, единственного человека, которого я вообще любила. Мое отношение к дону Мигуэлю вряд ли можно было назвать любовью. То был самообман, игра фантазии. К счастью, я быстро излечилась, увидя его трусость. Герой моих романтических грез сошел со своего пьедестала, и за этим последовало разочарование. Как я рада этому! Теперь же я просто ненавижу дона Мигуэля, узнав, что он стал… — святые силы, неужели это правда! — что он стал разбойником…

Но я бы не испугалась встречи с ним даже в этом уединенном месте…

Как это странно: бояться любимого человека, которого считаешь самым благородным, самым прекрасным из смертных, и в то же время не испытывать страха перед тем, кого глубоко ненавидишь, зная всю его жестокость и коварство!

И все-таки в этом нет ничего странного. Я дрожу не от страха перед опасностью, а лишь из страха оказаться нелюбимой. Вот почему я сейчас дрожу, вот почему я не могу спокойно спать по ночам с того самого дня, когда Морис Джеральд освободил меня из рук индейцев…

Я никогда не говорила ему о моих чувствах. И неизвестно еще, как он примет мое признание. Но он должен все знать. Я не могу больше терпеть эту мучительную неизвестность. Я предпочитаю отчаяние, даже смерть, если только мои мечты обманут меня…

А! Я слышу топот копыт. Это он? Да! Я вижу сквозь деревья яркую расцветку его костюма. Морис Джеральд обычно носит этот костюм. Неудивительно — он так ему к лицу…

Пресвятая дева! Я закутана в серапэ, на голове моей сомбреро… Он примет меня за мужчину! Долой эту безобразную маску! Я женщина, и он должен увидеть перед собой женщину!..

В одно мгновение Исидора срывает с себя серапэ и шляпу — едва ли быстрее могло произойти превращение на сцене. И вот на фоне зелени теперь вырисовывается легкая женственная фигурка и прекрасная головка, достойная резца Кановы. Слегка привстав, опираясь на стремена и наклонившись корпусом вперед, она вся превращается в ожидание.

Исидора не обнаруживает и тени страха, вопреки своим словам. Губы не дрожат, на лице не заметно бледности. Наоборот, ее взгляд, устремленный вперед, — призыв гордой любви, призыв орлицы, ожидающей своего орла.

Но вдруг — что за странная перемена? Золотая вышивка ввела ее в заблуждение. Всадник в мексиканском наряде — не Морис Джеральд, а Мигуэль Диаз.

Приподнятое, взволнованное состояние Исидоры переходит в уныние. Полная разочарования, девушка опускается в седло, и из груди ее вырываются тяжелые вздохи, близкие к возгласам отчаяния.

Эль-Койот заговорил первый:

— Здравствуйте, сеньорита! Кто бы ожидал увидеть вас среди этих тенистых зарослей?

— Это ни в какой мере не должно вас касаться, дон Мигуэль Диаз.

— Странный ответ, сеньорита. Конечно, это касается меня и должно меня касаться. Вы прекрасно знаете, как безумно я вас люблю. Дураком я был, когда признался, что я ваш раб. Вот это-то и охладило ваши чувства.

— Вы ошибаетесь, сеньор. Я никогда не говорила, что люблю вас. Если мне нравилось, как вы ездите верхом, и я об этом вам сказала, то, во всяком случае, из этого не следовало делать какие-либо выводы. Не вами я любовалась, а лишь вашим искусством наездника. И это было три года назад. Я была тогда еще девчонкой, а в этом возрасте такие вещи производят сильное впечатление. Поражает внешний блеск, а не моральные качества. Но теперь я стала старше, и вполне естественно, что ко многому стала иначе относиться.

— Но почему же вы внушали мне ложные надежды? Помните тот день, когда я укротил самого неистового быка и усмирил самую дикую лошадь в табуне вашего отца? Ведь ни один пастух не смел подойти к ним. В этот день вы улыбались мне, и в вашем взгляде я прочел признание в любви. Не отрицайте этого, донья Исидора! Я достаточно хорошо изучил людей и легко мог прочесть по вашему лицу, что́ вы думали и что́ вы чувствовали. Но сейчас все изменилось. Почему же? Потому, что я был покорен вашими чарами, или, вернее, потому, что имел глупость признаться в этом. А вы, как это обычно бывает у женщин, одержав победу и узнав об этом, потеряли интерес к побежденному. Это так, сеньорита, не отрицайте этого.

— Нет, это не так, дон Мигуэль Диаз. Я никогда ни словом, ни взглядом не признавалась в любви к вам. Вы были для меня просто искусным наездником, но не больше. Вы тогда были им или, по крайней мере, казались таковым. Но что вы представляете собой теперь? Знаете ли вы, что о вас говорят здесь, да и не только здесь, но и на Рио-Гранде?

— Я не считаю нужным отвечать на клевету — все равно, исходит ли она от друзей-предателей или же от лживых врагов. Я здесь для того, чтобы получить объяснения, а не давать их.

— От кого?

— От вас, прелестная донья Исидора.

— Вы слишком самоуверенны, дон Мигуэль Диаз. Не забывайте, сеньор, с кем вы разговариваете. Не забывайте, что я дочь…