Всадник на белом коне

— Ты пришел с побережья? — спросил Оле Петерс, взял половину карт и вновь швырнул на стол.

— Да, Оле, я как раз оттуда, — подтвердил Хауке. — Выглядит довольно плачевно.

— Плачевно? Ну, одна-две сотни кусков дерна и одна фашина[61] обойдутся не так уж и дорого; я сам был там сегодня днем.

— Тут дешево не отделаешься, Оле, — возразил смотритель. — Течение снова будет подтачивать плотину если не с севера, так с северо-запада.

— Ты мог бы оставить его на прежнем месте! — сухо возразил Оле.

— То есть новая плотина тебе не по нраву, оттого ей и быть не следует, — заметил Хауке. — Что ж, тебе же хуже. Но мы должны поставить ограду из кольев, чтобы защитить старую плотину. Клеверные пастбища на новом коге возместят нам все сторицей.

— Что ты говоришь? — воскликнули уполномоченные. — Ограду из кольев? И сколько же рядов? Может, хватит вводить нас в расходы?!

Нетронутые карты лежали на столе.

— Я скажу тебе, смотритель! — снова заговорил Оле Петерс, упираясь обеими ладонями в стол. — На новый ког, который ты нам навязал, уходят все наши средства! Новая, широкая плотина стоила непомерного труда и затрат, а теперь, выходит, необходимо чинить и старую! К счастью, дело обстоит не так уж плохо; на этот раз она выстояла, и так будет и впредь. Оседлай утром своего сивого и взгляни еще раз.

Мирное, домашнее настроение Хауке тут же улетучилось; слова, которые он только что услышал, означали, что упорное противостояние между ним и другими жителями сохранилось по-прежнему. Но при этом Хауке почувствовал, что ему недостает прежней силы.

— Я поступлю по твоему совету, Оле, — сказал он. — Но, боюсь, завтра найду там все то же, что и сегодня.

Ночь Хауке провел беспокойно — ворочался на подушках и не мог уснуть.

— Что с тобой? — спросила его Эльке, все более тревожась за мужа. — Если что-то тебя заботит, расскажи! Между нами ведь всегда так было.

— Ничего особенного, Эльке, — попробовал успокоить жену Хауке. — Старую плотину, возле шлюзов, нужно немного починить; ты же знаешь, я всегда обдумываю такие дела по ночам.

Более он ничего не сказал; ему хотелось остаться независимым; трезвый взгляд и сила духа, неизменно присущие Эльке, подсознательно воспринимались им как упрек в его адрес, упрек, который он пытался отклонить.

На следующее утро, когда Хауке вновь выехал на плотину, мир предстал перед ним совсем иным, нежели вчера; был полный отлив[62], около полудня, и лучи весеннего солнца падали почти отвесно на необозримую ширь ваттов; белые чайки спокойно парили в вышине, а над ними, невидимые под лазурно-голубым куполом, выводили свои вечные мелодии жаворонки. Хауке, которому было неведомо, насколько обманчивым может оказаться очарование природы, стоял на северо-западной стороне плотины и искал глазами проложенное течением новое русло, которое вчера показалось таким грозным; но под падающими с зенита лучами его нельзя было увидеть. Даже защитив глаза ладонью от слепящих лучей, Хауке не мог его различить; возможно, тени сумерек сыграли вчера с ним злую шутку: сегодня же течение едва обозначалось на водной глади. Мышиные ходы в плотине представлялись теперь Хауке значительно большей угрозой, чем проложенное течением новое русло. Правда, и тут требовалось проделать работу, но небольшую: осторожно выкопать поврежденные места и, как советовал Оле Петерс, заменить их новым дерном и укрепить фашинами.

— Дело обстоит не так уж и плохо, — сказал Хауке самому себе с облегчением, — ну и свалял же ты вчера дурака!

Хауке встретился с уполномоченными по плотине, и работы были согласованы без малейших противоречий, чего раньше никогда не случалось. Через несколько недель, когда смотритель почувствовал себя бодрее, все работы были тщательно произведены.

Время шло, месяц проходил за месяцем, но, чем ярче зеленели под наложенными на них соломенными фашинами новые куски дерна, тем неспокойней становилось у Хауке на душе. Проезжая мимо этого места, он отворачивался, старался держаться почти вплотную к внутренней стороне плотины; раз или два, когда нужно было туда поехать, отводил своего уже запряженного скакуна обратно в стойло; или в другой раз, без особой нужды, вдруг направлялся туда пешком, незаметно от домашних, но опять возвращался, не дойдя до зловещего места, на которое не в состоянии был взглянуть; собственными руками вырыть бы этот кусок плотины, который отныне являлся воплощенным упреком для его совести. И все же смотритель не мог ради этого и пальцем шевельнуть; и никому, даже собственной жене, не смел об этом говорить. Так наступил сентябрь; однажды ночью в море разыгрался свирепый шторм и повернул наконец на северо-запад. Пасмурным утром, во время отлива, Хауке поскакал на плотину, и что-то заставило его оглянуться в сторону ваттов; неподалеку, на северо-западной стороне, в глаза бросилось зловещее новое русло, вымытое течением еще глубже и резче; Хауке напряг зрение, ему уже не хотелось отводить взгляд.

Когда он вернулся домой, супруга взяла его за руку и, заглядывая в усохшее лицо, спросила: