Всадник рассвета

– Ты, Посланник, произнес петушиное слово, которое мы с сестрой ждали тысячу лет! Это значит, что дух предков велит мне оказать тебе всяческую помощь! Я помню свой давний обет и исполню его! Я не забыл своей далекой родины! Спрашивай, что тебе надо?

В одно мгновение из изнеженного сибарита Аполлон превратился в практичного реалиста. Даже взгляд его стал каким-то другим, более жестким, но в то же время и более человечным. Таким Аполлон нравился мне гораздо больше.

– Посоветуй, что мне ожидать от Зевса и что мне следует делать? – спросил я его.

– Делать тебе сейчас особенно нечего! – ответил мне бог пастухов. – Жди завтрашней встречи с громовержцем. Скорее всего Зевс пошлет тебя совершить какой-нибудь подвиг, а после того, как ты его совершишь, начнет вести переговоры.

– Что это будет за подвиг? – задал я еще один вопрос.

– Этого пока не знает никто! – пожал плечами Аполлон. – Но будь уверен, что Зевс и его старая наушница Гера придумают для тебя отменную пакость! Впрочем, и я, и моя сестра Артемида постараемся тебе помочь чем только сможем! А пока тебе лучше оставить меня одного. Не надо, чтобы нас долго видели вместе!

– Хорошо! – кивнул я Аполлону. – Спасибо за информацию. Прощай!

– Увидимся завтра! – кивнул мне в ответ патриарх бардовской песни.

Отойдя достаточно далеко, я оглянулся. Аполлон неподвижно сидел на траве и пристально смотрел мне вслед. Рядом с ним лежала забытая кифара.

Спать я отправился к Горынычу и Всегдру. Оба приветствовали меня восторженно, хотя каждый по-своему. Всегдр бросился обниматься, а звероящер на радостях пустил вверх три мощных фонтана огня. Как оказалось, они уже начали переживать из-за моего долгого отсутствия.

За то время, пока меня не было, расторопный Всегдр достал нам кое-что на ужин. Этим “кое-что” оказались излюбленные лакомства олимпийских богов: амброзия и нектар. Что касается амброзии, то, несмотря на ее явно высокую калорийность, она оказалась довольно безвкусной аморфной и тягучей массой, чем-то похожей на раскисший пудинг. Нектар был намного приятней, но, на мой взгляд, все же слишком сладок, что не помешало Всегдру упиться им досыта. У Горыныча после амброзии началась икота, причем икали без остановки все три головы. Пришлось Всегдру бегать за водой и отпаивать нашего бедолагу.

Придя в себя, средняя голова изрекла:

– Да, трудно быть богом!

– Ого, – порадовался я за нашего звероящера. – Мы уже становимся философами!

Эта мысль внезапно породила у меня новую:

– Слушай, Горыныч! Давай назовем каждую из твоих голов своим собственным именем!

– А как же быть с моим старым? – насторожился Змей. – Я к нему уже так привык!

– Старое общее имя пусть остается! – подумав, сказал я. – А новые будут у тебя для каждой головы в отдельности. Неужели тебе приятно, когда все твои головы обращаются друг к другу словами: “Эй ты, левая!”, или: “Эй ты, правая!” Насколько будет лучше, когда все они получат свои собственные имена!

– Мы согласны! – разом закричали все три головы. – Назови нас, только чтоб имена были красивые!

– Не боись! Придумаю, пальчики оближете!

Настоящее местопребывание и философические высказывания Горыныча навели меня на крамольную мысль.

– Я придумал! – решительно заявил я. – Отныне левую голову будут звать Демокрит, среднюю – Платон, а правую – Сократ!

Средняя и правая удовлетворенно закивали. Новые имена им понравились. Левая же почему-то начала артачиться:

– Что это за Демокрит еще такой для меня выискался? Не желаю так зваться! Нелюбо мне такое прозвище! Нет ли у тебя для меня чего получше?

– Если не хочешь быть Демокритом, то можешь стать Софоклом, Эпикуром, Пифагором или на худой конец Архимедом! – предоставил я ей самый широкий и весьма достойный выбор.

Худой конец левой голове тоже не понравился, и она решила отныне зваться Пифагором. На том и порешили.

Уже перед самым сном Платон начал ни с того ни с сего нести какую-то несусветную чушь про неведомый остров, поглощенный океаном, где жили самые совершенные в мире звероящеры. Платон столь энергично живописал свой таинственный остров, что мне пришлось его одернуть.

– Платон, ты мне друг, но истина дороже! – сказал я ему. – Заткни свою пасть, пожалуйста!

– Что верно, то верно, Платон, истина дороже всего! – решительно поддержал меня в этом явно философском вопросе Сократ.

Новоиспеченный Пифагор в нашей перепалке не участвовал. Он задумчиво чертил когтем лапы на земле корявые треугольники.

Над Олимпом взошла ночь, и, глядя на небо, я подумал, что звезды отсюда намного ближе, чем с земли.

* * *

Утром я проснулся оттого, что мимо меня, обдав сильным жаром, с шумом и грохотом промчалась квадрига огненных лошадей, запряженная в золотую колесницу. То выехал на небо бог Солнца Гелиос. В золотом шлеме и ослепительном одеянии, с жутковато горящими глазами, он помчался вверх по облакам, приведя с собою новый день.