Всадник с улицы Сент-Урбан

На премьеру в «Ройал Корт» Джейк шел посочувствовать, даже специально вооружился отрепетированными репликами, в которых должно было проявиться его великодушие, а оказалось, что пришлось после спектакля праздновать явный и недвусмысленный успех. Снедаемый завистью, мрачный, Джейк изо всех сил изображал радость, за кулисами стараясь держаться от Люка подальше: не хотел к нему примазываться, как другие — какой-то непонятный молодняк с телевидения и вечно всем недовольные канадцы, щедро рассыпавшие лесть, когда Люк рядом, а за спиной тут же принимавшиеся язвить.

— Все-таки как-то это вторично, вы не находите? — Или:

— Кеннету Тайнану[202] это бы понравилось, потому что левизной так и шибает. А в остальном…

Люк раскраснелся, курил не переставая и заметно покачивался, но явно во всем этом купался, облепленный теми же людьми, которые прежде, попробуй он к ним подойти на какой-нибудь вечеринке, немедленно начинали изобретать предлоги, чтобы исчезнуть, раствориться, объясняя это необходимостью предстать пред очи какой-нибудь очередной знаменитости. Продюсеры и агенты, журналисты и жарко дышащие шелковистые девушки.

— На вечеринке будешь? Точно?

— Ну а как же!

Тут на Люка напал продюсер, стал дергать за рукав.

— Подожди меня, я сейчас, — на ходу бросил тот Джейку.

Но Джейк сразу ушел, зато у Нэшей оказался чуть не первым.

Дом, как он помнил, должен быть где-то тут, в Фулэме, он даже на несколько шагов вернулся, чтобы еще раз взглянуть на табличку с названием улицы: наверное, перепутал адрес. Подшутили над ним, что ли? Ряд облупившихся, неопрятных домиков с покосившимися крылечками, какая-то старая карга в тапочках ковыляет посреди мостовой — видимо, в сетевой супермаркет «Макфишериз», поодаль стандартный кинотеатрик, мясная лавка с полной витриной аргентинской говядины — в общем, повсюду явная нищета уже не в первом поколении. В каждом садике обязательно присыпанная гранитной крошкой клумба гортензий. Под горкой, в синеватой дымке смога нагромождение газгольдеров и замысловатое переплетение толстенных труб.

Но нет, все верно: дверь открыла, сразу ослепив большими босыми ступнями, гибкая дева в тореадорских брючках.

— Вы, наверное, Джейкоб Херш, — сказала она, вдобавок к ослеплению оглушив зверским южнокенсингтонским акцентом.

Одна стена гостиной обита темно-коричневой пробкой, на другой — огромное полотно Джона Братби[203], изображающее толстую тетку, сидящую на унитазе. Очередное прозрение сортирно-кухонной школы.

— Как насчет выпить?

— Да, спасибо, леди Саманта.

— Да ладно! Просто Сэм.

Элегантные кожаные пуфы — где белые, где черные, плавучими островами колыхались в море ковров из шерсти тибетской овцы. Через несколько минут дом был уже переполнен всяческими доброжелателями, и Тимоти Нэш, тощенький заморыш, похожий на мальчика из подтанцовки, снизошел до Джейка. Низкий лобик, черная подкрученная челка. Под вельветовым пиджаком футболка, линялые джинсы, парусиновые тапочки, зато атташе-кейс, которым он небрежно пустил по полу через всю комнату, от Гуччи.

— Люк о вас твердит не переставая, — сказал Нэш. — Да и я — вот честно-честно — от ваших работ на телевидении просто м-м-мешгага!

— Мешуга[204], — поправил Джейк.

В итоге послали кого-то на машине на Флит-стрит за утренними газетами. Рецензии — сплошь фанфары.

— О’кей, — заключил Люк, — можно рвать когти.

Все вышли из квартиры леди Саманты, вооружившись бутылками шампанского и сэндвичами с красной рыбой, прихваченными с кухни. Пять утра, еще темно, зимний воздух бодрит. Там и сям сквозь иней торчат ростки крокусов. Сочлененный автобус, светя фарами сквозь надетые на них щелевые заглушки, вперевалку катит по Фулэм-роуд. У мясной лавки мужик в окровавленном белом фартуке; согнулся, тащит половину говяжьей туши. Рядом газетный киоск, в нем толстая дама, щурясь от дыма зажатой в зубах сигареты, сортирует утренние издания. У Люка клонится голова, вниз-вверх, все ниже и ниже. Джейк его тычет локтем — дескать, на, держи бутылку. Они как раз огибают угол Гайд-парка, навстречу поливальные машины, окатывают водой черные мостовые.

— Мальчишками в Монреале, — вспоминает Джейк, — летом мы бегали за ними, скакали в струях воды.

— Монреаль, П.К.[205].

— П.К. у нас в Торонто значило «писать-какать».

— А ФЛП?[206]

— Фиговый Листок на Попе. А как насчет У.Г.Д.?[207]

— Уйди, Гад Дебильный!

— Ах, Герти Маккормик, где теперь твоя попка в байковый трусах с начесом?

Содержательно побеседовав, достигли места жительства Люка в Суисс-Коттидже, где, потирая руки, зажгли все газовые калориферы.

— И что мы тут делаем, в этой непонятной стране? — сам себе удивился Люк.

— Заряжаемся культурой.

— И правильно делаем, Херш!

— Эт-точно, Скотт. Давай-ка дружно — вдарим еще по шампусику, лады?

Люк вновь перечитал рецензии, на сей раз вслух, лелея в себе воспоминание о непреходящей обиде, которую испытывал в Торонто; не забывал и о закадычных врагах в Лондоне, представляя себе, как они, проснувшись, прочитают эти же газеты, и будет у них весь день бесповоротно испорчен.