Всадники

Тут они подошли к лавке, возле которой сложили покупки. Зирех понизила голос. Но как ни пыталась она контролировать свою ярость, Мокки испугался злобной интонации в ее голосе.

– И ты, и я, мы оба хотим, чтобы он умер, и можно считать, что это дело решенное, – шепотом проговорила она. – Так много ли трупу нужно?

Саису нечего было ответить. Устами Зирех говорил разум. И все же Мокки не мог с ней согласиться. В глубине души он понимал, что надо отказаться от замысла. Устами Зирех говорил разум. Разум. Но не истина.

Смерть Уроза – согласен. Это было бы справедливо. Он продал свой степной край, свой народ, свой род. Сохранить Джехола – согласен. Это тоже справедливо. Уроз отрекся от него. Но вот деньги – нет! Нет!

Тот, кто возьмет их, воспользуется преступлением, сам станет преступником. Тогда за что же наказывать Уроза?

Зирех приняла молчание Мокки за согласие.

– Ну вот, видишь, – продолжала она, – надо быть дураком, чтобы отказываться от этих денег.

Тут неясный и странный гнев охватил Мокки. Как найти довод, способный убедить Зирех? Глаза его метались от тюков с постелями к мешкам с провизией, от кухонного скарба к юрте, которая лежала у его ног. Все это надо было навьючить на мула. Он ткнул ногой в ближайший тюк и спросил:

– Так что, ты довольна, что у нас теперь столько добра?

Презрительная гримаса вновь свела брови молодой женщины вместе.

– Чем довольна? – воскликнула она. – Любая семья, не считая таких нищих, как я, имеет больше добра, и оно лучше.

И тут вдруг Мокки показалось, что он потерял Зирех. Лицо женщины, спорящей с ним, было не ее лицом. На нем была написана только отвратительная жадность и надменная уверенность в своей правоте. Как, эта девка в лохмотьях, еще вчера голодная нищенка, имеет наглость с презрением и отвращением говорить о дарах, посланных ей судьбой, которые она должна была бы ценить, как сокровища! Да еще высказывать все это таким властным, таким оскорбительным тоном! Она говорит как барыня. Она командует. А его уже и за мужчину не считает.

Мокки вцепился пальцами в гриву мула, чтобы удержаться от желания ударить эту новую, неузнаваемо-отвратительную женщину.

– А если для тебя этот осел является пределом счастья… – крикнула Зирех.

Саис не дал ей закончить. Прерывающимся от гнева голосом он крикнул:

– Замолчи! Перестань насмехаться и приказывать. Или я вырву твой язык, порочащий все, о чем он говорит. Тебе бы хвалить Аллаха за его благодеяния. А ты плюешь на все. Ты жадная воровка, степная сорока. В тебе нет ни капли чистой крови.

Зирех бросилась к Мокки. Их отделяло не более трех шагов. Но этого крошечного расстояния хватило, чтобы она полностью преобразилась. Юная женщина, перехватившая руку саиса, не имела уже ничего общего с той, которую он только что возненавидел. Лоб ее был безмятежно гладок. Брови вновь приняли свою естественную форму гибкой арки над глазами, горящими самым нежным волнением.

– Саис, о большой саис, – молвила она, и голос ее дрожал возвышенной мольбой, – как же ты ошибаешься в своей рабыне. Она ведь думает только о тебе. Она не может больше видеть тебя в таком состоянии, в каком ты находишься. Посмотри…

Зирех подняла руку Мокки и показала обтрепанный рваный край рукава, едва-едва прикрывающего локоть. И ему стало стыдно. Не столько из-за нищенской одежды, сколько из-за мускулистой руки, из-за широкого запястья, торчавших из-под изношенной одежды, из которой он давно вырос.

– Ну как можно смотреть на эту дикую несправедливость, – продолжала Зирех со сдерживаемым волнением, – когда за столько твоих трудов тебе заплатили лишь этим смехотворным чапаном. Тогда как ты, такой красивый, заслужил самые роскошные одежды, просторные и мягкие. Ведь ты такой добрый, ты – самый благородный, ты – великий наездник. Я вижу тебя прекрасно одетым, в великолепном тюрбане.

Обе руки Мокки были теперь в руках молодой женщины, и она притягивала его к себе. И в ее сияющем, влажном взоре он как бы увидел себя таким, каким она его обрисовала.

Глаза Зирех распахнулись еще шире и засверкали еще ярче, словно перед ними появилось еще какое-то видение.

– Неужели ты хочешь, – продолжала она, – чтобы я всегда носила эти лохмотья и ходила босиком? Или ты находишь меня безобразной и недостойной носить платья из китайского шелка, из индийского кашемира, ожерелья из золота и серебра, сверкающие драгоценные камни, источать аромат жасмина и роз, шагать по коврам из Исфахана и Самарканда?

И Мокки взволнованно воскликнул:

– Клянусь Пророком, ни одна женщина не является более достойной, чем ты, чтобы носить все эти украшения.

И Зирех так же искренне ответила:

– Это ведь в твою честь я буду украшать себя. Твоей чести ради, мой саис!

Она трижды повторила эти слова. Лицо ее стало таким, как у человека, видящего сон наяву, а голос пел, как у сказительницы.

– И твоей чести ради, – продолжала она, – у тебя у самого будут саисы и бачи, пастухи и вожаки верблюдов, великолепные кони, тучные, тяжелые от шерсти стада и гигантские верблюды из Бактрии…