Всадники

На его хриплый крик ответило ржание. Джехол… Тот звал его… звал на помощь… Джехол, его друг, его дитя… Мокки показалось, что все вокруг опять стало обретать жизнь, смысл, что на горизонте забрезжила истина. Теперь он снова понимал, что надо делать и в каком порядке. Снять с Джехола мешки и седло. Напоить его и накормить. Зажечь костер… Приготовить пищу. Конь встряхнулся от удовольствия, когда Мокки взял его под уздцы.

– Идем, брат, идем! – шептал саис. Все сделаю, ты будешь, как принц. Идем!

Не успел он ступить и шага, как из темноты послышался резкий приказ:

– Оставь коня на месте. Возле меня, – произнес голос Уроза.

Горло Мокки пересохло. Лишь в силу привычки он сумел спросить:

– А как же напоить его, Уроз? Как напоить?

– Стреножь его прямо здесь и оставь вожжу достаточно длинной, чтобы он мог подойти к воде, – сказал Уроз.

– У тебя сейчас жар. Не будет ли он тебе мешать спать, если останется рядом с тобой? – спросил Мокки.

– Мне будет спаться еще хуже, – ответил Уроз с коротким смешком, – если я оставлю Джехола, а значит и себя, в твоей власти…

Мокки не мог понять, что имел Уроз в виду. Смысл этих слов витал где-то за пределами его понимания. Однако его охватила безысходная тоска и чувство полного одиночества.

– Я сделаю все, как ты хочешь, – пообещал он.

Мокки снял с Джехола поклажу, седло и привязал его длинной веревкой к выступу скалы, к которой прижался спиной Уроз. Вынул из мешков толстые шерстяные одеяла с начесом. И кухонную утварь. И продукты. Из сухих веток соорудил костер. Все это Мокки проделал с обычной обстоятельностью. Только не было сейчас у него радости, не было веселого настроения, которые обычно доставляла ему работа. И даже когда в ночной холодной тиши заплясало пламя костра и запела вода в котелке, не возникло в его душе от них привычного ощущения счастья.

Уроз жадно поедал пищу. Нетерпеливо запускал пальцы в котелок, выхватывал жирные куски баранины, обваливая их в рисе, и без передышки, почти не пережевывая, заглатывал эти комки. При этом он не спускал с Мокки глаз, в которых сверкали красные искры от костра. Из-за этого взгляда саису казалось, что голод хозяина был нездоровым, ненастоящим. «Когда желудок кричит от голода, – думал саис, – глаза у человека смотрят только на пищу. Ест он сейчас плов, а сожрать хочет меня».

Не умея скрывать своих мыслей, он сказал:

– Я никогда не видел, Уроз, чтобы ты так много ел.

– А просто никогда, – отвечал Уроз, – у меня не было такой нужды набраться как можно больше сил.

– Ты прав, ты прав, – воскликнул Мокки, обрадовавшись, что наконец-то получается нормальный разговор. – Тебе надо набраться сил, чтобы бороться против болезни.

– И против той выгоды, которую можно из нее извлечь, – отвечал Уроз.

Он облизал пальцы, выпил одну за другой три пиалы черного чая, несколько раз рыгнул. После этого, согласно обычаю – слуге остатки барской еды – оттолкнул от себя саису котелок, опустошенный более чем наполовину. Мокки доел все до последней росинки. Но ни вкуса, ни радости от этого не почувствовал. Доел лишь потому, что бедняк не имеет права отказываться от того, что посылает ему судьба, тем более – от плова с бараниной.

Веки Уроза были опущены. В отблеске костра щеки выглядели совсем впавшими, а нос – настолько заострившимся, что казалось, будто он вот-вот прорвет тонкую кожу. А когда порыв ветра приходил с его стороны, то он доносил такой сильный запах гниющей плоти, что даже чистейший горный воздух становился неприятным.

«От него уже тянет мертвечиной», – мелькнуло в голове у Мокки. Еще несколько часов тому назад при одной лишь мысли, что Уроз может умереть, у него от панического ужаса помутился бы рассудок. Его кончина означала бы конец света. Теперь же, думая об этом, он ничего не испытывал. Пусть исполнится судьба. Все в руках Аллаха…

И все же, что бы Мокки ни делал, он не мог помешать своим мыслям так или иначе возвращаться к листку бумаги, засунутому Урозом себе за пазуху.

Не отрывая глаз, Уроз пробормотал разморенным голосом:

– Я немножко посплю.

– Да снизойдет на тебя покой! – сказал ему по привычке Мокки.

Уроз вытянулся, повернувшись спиной к Урозу и к коню. Обратив лицо к огню, он стал следить за языками пламени. Те, изгибаясь, взлетая и падая в бесконечной пляске, втянули его мысли в свою игру. Он все забыл. Он стал частью хранимого ночью покоя. У него возникло ощущение полного согласия со звездами, светившими так ярко, что некоторые, казалось, потрескивали от своего горения в ограниченных кругом столпившихся гор глубинах неба, полного согласия с искрами костра, озарившего ущелье, с шумом речки и запахами трав, кустов, воды.

Раздавшееся вдруг ржание Джехола показалось Мокки самым ужасным звуком на свете: оно нарушило покой, столь же сущностный и важный, как сама вибрация звезд. Саис подбежал к нему. Джехол встал на дыбы и так сильно тянул за веревку, что зашатался огромный камень, выступ скалы, возле которого лежал Уроз.

– Наверняка где-то поблизости ходит какой-то дикий зверь, – предположил Уроз.