Всадники

– Клянись, – приказал Уроз… – На Коране.

– Да, да, на Коране, – бормотал Мокки, единственным желанием которого было не слышать больше этот ужасный голос…

Джехол убежал недалеко. По первому же зову Мокки он подошел к нему.

– Наверное, веревка отвязалась, когда он натянул ее, почуяв джат, – объяснил Уроз, пока Мокки вновь завязывал узел вокруг большого камня.

– Да, наверное… конечно, – бормотал Мокки.

Он говорил, не придавая значения словам. И непрестанно думал, со страхом и одновременно с сожалением, о том, с какой нежностью там, в темноте, Джехол прижался к нему своей мордой. А голос джат все звучал, все звучал в его ушах: «Хорошая лошадь принадлежит по праву тому, кто лучше других умеет ее любить… Умеет ее любить… Умеет любить…»

Мокки отошел подальше от Уроза и от костра, в темноте повалился на холодную землю и, приглушив голос, произнес: «Матушка! О, матушка! Ну почему я так одинок?»

И тут Уроз заснул.

* * *

Рассветало. От костра остались лишь покрытые пеплом угли. Среди золы и дыма светились только три точки, три темно-красных рубина. Путников разбудил резкий, пронизывающий до костей холод… Уроз, однако, продолжал лежать неподвижно. Первым делом Мокки было раздуть огонь и вскипятить чай. Пил он с такой поспешностью, что обжег себе рот. Тепло от чая и от возрожденного костра разлилось по всему его большому телу. После этого он понес пиалу с чаем лежащему, скованному холодом Урозу. Тот не шевелился. Отблески костра играли на его исхудавшем до костей, неподвижном лице, на восковой, обрамленной щетиной коже.

«Умер», – подумал Мокки. И рука его сама потянулась к тому месту, где была спрятана бумага, написанная слепым писарем.

– Слишком торопишься, – сказал Уроз. – Сперва дай чаю.

Чтобы он мог пить, Мокки пришлось приподнять и поддерживать ему голову.

– Еще покрепче и послаще! – приказал Уроз.

После чего сам, без посторонней помощи, подтянулся и прислонился к скале.

– Почему ты не дал мне замерзнуть? – спросил он.

– Как можно оставить умирать правоверного? – ответил Мокки, сжав зубы.

– Понимаю, – кивнул головой Уроз.

Мокки принес ледяной воды в тазике. Уроз опустил в воду руки, смочил лицо. От холода вздрогнул. И тут же проснулась и распространилась по всему телу боль.

– Выпрями мне ногу, – попросил Уроз.

Грубые пальцы саиса с неожиданной ловкостью развязали зловонные, скользкие тряпки, намотанные вокруг раны. Обнажилось место перелома. Рана с окружавшими ее корками засохшей крови, вспухлостями и трещинами напоминала по цвету и общему виду гнилой баклажан. Сквозь изъязвленную кожу торчали осколки сломанной кости. Мокки покачал головой.

– Будет больно, – предупредил он. – И быку не пожелал бы.

– Давай, – буркнул Уроз.

Саис взял одной рукой ногу выше перелома, другой – ниже и почти неуловимым, но быстрым, сильным и точным движением вправил одну часть кости в другую. Щеки Уроза ввалились еще больше, а на скулах выступили красные пятна.

– Не шевелись, – сказал Мокки.

Жесты его были по-прежнему быстры и точны. А были они совершенны потому, что боль Уроза нисколько его не беспокоила. Он разорвал пополам мешочек из-под съеденного ими накануне риса. Одну половинку ткани он наложил на инфицированную рану, а другую разорвал на бинты и туго перевязал ногу.

Вокруг распространилось ужасное зловоние.

– Это от перевязки лопнули пузырьки гноя, – объяснил Мокки.

Затем он наложил две шины из срезанных и обструганных веток; тем временем бинты успели снова пропитаться скользкой, вонючей жидкостью. После этого саис быстро собрал вещи и оседлал Джехола. Когда все было готово, он подошел к Урозу и предложил:

– Могу посадить тебя в седло.

Уроз, по-прежнему сидевший, прижавшись спиной к скале, спросил:

– Ты что, стал таким же нечестивцем, как обезьяна той джат? Смотри!

Мокки повернулся в ту сторону, куда показывал Уроз, и еще раньше, чем смысл собственных действий дошел до его сознания, рухнул на колени. Все костры, сады и цветники утренней зари осветили уже гребни и верхние склоны гор, и над ними всходило солнце, призывая людей совершать первую молитву.

Мокки вспомнил, как прошлым утром в этот же час кто-то внутри него был преисполнен прекрасной молитвы. Сегодня всполохи, крылатые отблески и кружева света были далеки и от его глаз, и от его сердца, так же холодны, как земля, к которой он приник. И непонятны ему были слова молитвы, которые он бормотал все быстрее и быстрее.

Проговорив последнюю молитву, Мокки взглянул на Уроза и увидел его преображенного. Оторвав спину от скалы, склонившись вперед, тот сидел, сложив руки на груди, на щеках его играл румянец, а глаза искрились светом.

«Он еще молится, – подумал саис. – Да еще как молится!»

И в самом деле, никогда еще Уроз не обращался к Богу с такой самозабвенной силой. Ни перед одним бузкаши. Даже перед королевским. Он молил о такой милости, перед которой бледнели все его прошлые заклинания. День уже восстал полностью, а Уроз все еще общался с Тем, кто знает все и может все.

II ГОЛОС НОЧИ

Именно в тот день путники познали все коварство диких гор по отношению к чужим для них людям.