Всадники

Джехол все еще продолжал пить, а над ним на одном стремени стоял Уроз. Стоял и ждал. Его пепельного цвета лицо, провалившиеся, пылающие глаза, бледные запекшиеся губы испугали саиса больше, чем плеть, свистящая над головой. На ощупь, так как глаза ему застилала красная пелена, он отцепил от пояса бурдюк из козлиной шкуры, опустил его в воду и положил, полный сверкающей, льющейся через край влаги, на седло хозяину. Уроз пил очень медленно, чуть ли не по капле. Казалось, он дает таким образом урок Мокки. На самом же деле ему просто было трудно поднять бурдюк и наклонить его ко рту.

В воздухе резко похолодало. Порывы ветра были короткими, но от кустов, травы и воды поднялся печальный, загадочный шум. Шум вечернего ветра, предвещающего холодную ночь. Широко взмахивая крыльями, орлы полетели к вершине горы, склоны которой солнце уже не освещало. Там, где только что была вода, теперь зияла черная дыра. Мокки следил за полетом птиц к гнездам и думал о том, что впереди у него с Урозом долгие-долгие часы, на протяжении которых им предстоит ждать восхода солнца, ждать в этой высокогорной долине, в темноте и холоде, без пищи и одеял. Ведь добро их полетело в пропасть, когда потребовалось облегчить лошадь. Теперь у них не осталось абсолютно ничего, чтобы укрыться от ночного холода.

– Если на этот раз я стану ночью замерзать, что будешь делать? – спросил неожиданно Уроз.

– Ничего, – ответил Мокки.

– Потому что смертельно меня ненавидишь или чтобы заполучить коня?

– И то, и другое, – ответил Мокки.

Несмотря на всю свою усталость, Уроз на какое-то мгновение обрадовался. Он заставил Мокки сказать то, что хотел услышать. И сказал:

– Хорошо. Поехали.

Надо было ехать, потому что боль усилилась. Шины на сломанной ноге давным-давно съехали. Острые края кости разрывали плоть, усиливали жар. От этого источника страданий исходили горячие потоки боли, превращавшиеся в сознании Уроза в ветви с нестерпимо острыми отравленными шипами. Их обжигающий яд проникал во все мышцы, во все внутренности, во все суставы. Щиколотка и коленная чашечка болели так, что невозможно было ими прикоснуться к боку коня. А что такое всадник без коленей? Все дрожало перед глазами, все кружилось в голове: темная масса кустов, уши Джехола, силуэт, в котором он уже не узнавал Мокки, и когда от особенно сильного толчка голова его отбрасывалась назад, небо опрокидывалось, осыпая его своими первыми звездами. Будто огненными камнями. Одновременно обручи лихорадки оглушительно стучали где-то рядом с висками.

Зато с необычайной до этого остротой воспринимал теперь Уроз запахи. Он различал доносимые издалека ароматы трав, древесной коры и даже воды. В ветре с гор он различал даже запах различных камней. Вдруг он поднял голову и стал принюхиваться к темноте. Оттуда навстречу ему потянуло чем-то отличным от запахов растений, речки и камней. Он подумал вслух:

– Откуда этот дым?

Мокки остановил коня. Что?.. Дым… огонь… люди…

– Что ты говоришь? Что ты сказал? – закричал он.

Уроз его не слышал. От резкой остановки он покачнулся.

«Бредит», – подумал Мокки. И пошел дальше. Уроз держался в седле, сам того не замечая. Он потерял сознание. А когда наполовину пришел в себя, запах дыма стал сильнее. Он наполнил все его тело, укрепляя дух. Уроз открыл глаза. Голова больше не кружилась. И боль тоже слегка утихла. Он спросил:

– Где юрта?

– О какой юрте ты говоришь? – спросил Мокки.

– О той, дурак, от которой идет дым, – ответил Уроз.

– Дым… ну, да… дым, – шептал Мокки, – дым от твоих бедных мозгов… дым…

Но тут же перестал шептать, перестал даже размышлять. Теперь и он почувствовал запах, от которого забыл все прочие запахи: воды, камней и деревьев. Это был плотный, почти осязаемый запах дыма, весь пропитанный, будто благовонием, ароматом растопленного бараньего жира. Мокки потянул Джехола и сам почти побежал.

– Скорей, – говорил Уроз. – К юрте, скорей!

От холода, пронизывающего до костей, от одиночества и изнуряющей болезни, запахи очага и кухни, сменяющие друг друга, подгоняющие друг друга, тут же превращались в манящие образы. Жаркий огонь… горячий медный самовар… стены… крыша, уходящая ввысь… ковры, подушки, одеяла ярких цветов, лежащие на земле, на чарпаях… И чапаны, плетки… Родные, дружеские, спокойные лица…

Такой была степная юрта, тяжелая внизу, легкая и заостренная вверху, сделанная из прутьев и войлока, в которой родился и провел свое детство Уроз. И теперь, когда в голове смешались все времена и все места, именно к такой юрте и вели его спирали горячечного воображения. А толчки седла казались качанием колыбели.

– Ну вот, – крикнул Мокки. – Добрались!

Уроз открыл глаза, потом закрыл, снова открыл. Тщетно. Где был тот магический круг? То былое пристанище? Откуда взялся этот бедный, задымленный очаг, где горело чуть-чуть хвороста? Эти криво висящие грязные и дырявые куски коричневой ткани? Эти изнуренные лица? Эти драные одежды?

Длинный, худой мужчина и необъятных размеров женщина вышли и низко поклонились путникам.