Всадники

Спи мой друг. Стоило мне начать сказку, а ты уже закрыл глаза.

Спи, дорога сама поведет тебя в другой мир. Потому что, вижу я, ты не облегчил свою душу перед смертью. И в ушах твоих не музыка мироздания, а отзвуки далеких битв. А значит, дорога поведет тебя едва ли на много выше того мира, где мы прощаемся с тобой сейчас…

Там тоже кипят страсти и лезвие ударяют о лезвие… И душа почти так же несвободна. И всё-таки…

Стоял на часах и сменился чуть свет.
Но к гарде стекал тонкой струйкой рассвет.
И друг мне сказал: «Ножен просит твой меч».
Но знал я, рассвет будет плакать и течь.

С кровавым мечом я к закату ушел.
И ранил бы солнце, но месяц взошёл.
И в ужасе долго блуждал я во тьме.
Лишь кровь на мече указала путь мне.

Пришёл я с восходом в сияньи огня.
И воины утром встречали… меня!

«Баллада о кровавом мече» исполненная Эрэльрихом, песнопевцем

Иногда мне кажется, что каждую ночь я умираю. А каждый день воскрешаюсь к новой боли. И тогда тоска сдавливает мне грудь своими железными руками. И хочется не просыпаться.

Спи друг мой, ты не знаешь, что мы никогда не встретимся. Ведь я начал умирать, когда ты ещё не рождался. Я променял вечный свет на схождение в материю, а ты… Если ты и вправду ничего не помнишь, может быть, твоя чистая и светлая душа зародилась на этой Земле…

Для меня же ни здесь, ни там еще очень долго не будет ничего… Так долго, что это кажется вечностью… Хотя… Надежда безгранична. На то она и надежда.

Оживление. Небывалое оживление царило в маленькой рыбацкой деревушке. Рыбаки снимали вывешенные на просушку сети, рыбачки увязывали скарб, сновали туда-сюда босоногие ребятишки…

С растущим раздражением смотрел на эту суету первосвященник Дмиор. Губы кусал бы, если б не муштра монастырская. Так и не обжился он, выходит, в этой деревне, так и не стал для этих людей отцом духовным и наставником.

Никто он им. И они ему — никто. Почему снимаются? Куда уходят?… Как мыши болотные, что иной год вдруг сбиваются в стадо и кочуют в северных землях. И эти туда же, скудоумные! Год учил, окормлял, в холоде, в нужде — совета не спросили…

Дмиор стоял до тех пор, пока не сумел отбросить прочь дурные обиды. Читал: «Чистый светел, да охрани и наставь…» («Мнэто мэтэри, унто бэ анамиори. Прэсто…»)

И дурные мысли ушли. Тогда твердо и широко шагая, отправился он на поиски старейшины.

Нашел быстро. Тот торопился сдержанно, без суеты. Оно и тяжело ему было суетиться — крупен был старейшина, широкоплеч, рукаст, телом и умом страшен. Но сердце имел доброе и терпеливое. За то и почитали.

— Собираетесь? — спросил Дмиор без приветствия, хоть и отсутствовал два дня ради молитв и размышлений.

Старейшина неторопливо проверил узел на потертом ремне, глянул в сторону моря и ударил в лоб, без экивоков:

— Всадник был о восходе. Набега ждем.

«Мнэто мэтэри…» — забормотал Дмиор, не молитвы для, а успокаиваясь. Не могли же они, в самом деле, видеть Всадника? Не видно от деревни Кошачьей головы. С моря? Да кто успел бы в море, Всадник-то был о самом восходе.

— Я спешил, думал — вы не видели, — против воли вырвалось у него.

Старейшина скупо кивнул:

— Знаю, несведущ ты. Как не увидишь Всадника, когда свет от него, словно ножом по сердцу? Жилы вспучило… Собирайся и ты. Мальчишек помогать пришлю.

Дмиор, всё еще в расстроенных чувствах, заспешил к скудному своему жилищу — каркасу, обтянутому кожами. Невелико добро.

Старейшина послал вслед ему двух подростков. Они стали увязывать нехитрые пожитки Дмиора, повинуясь его указаниям. Шептались между собой.