Всадники

Проснулся как-то среди ночи Севка в своей каморке. Поворочался, пожмурил глаза - нет, не уснуть! Снял с гвоздя полушубок да - на себя. Тепло стало и хорошо. Запах овчины растревожил память. Вроде не здесь Севка, а в эскадроне оказался. Люди, кони - все ему знакомо и дорого. Даже скрип седел, даже молчание, когда эскадрон замрет по команде "смирно".

Приятно побывать среди своих, повидаться. Все такие же точно, как и были. Командир Степан Викторович... комиссар товарищ Касаткин... дядя Андрей, кашевар... правофланговый Трофим Крупеня... Федор Дроздов, пулеметчик...

У него-то и доброе слово нашлось на прощанье, у дяди Федора, и полушубка не пожалел с себя. А вот Севка так и не разыскал его, хоть и зарок себе дал, не вернул долг. Завяз в каких-то Гусаках и сидит. Там люди жизнью рискуют, а он тут мелет зерно.

Не поскупился тогда Егор Лукич в Тюмени - заплатил вперед. А Севка взял: не было у него другого выхода. И хоть отработал на мельнице лето, а так и не рассчитался с хозяином.

Все вроде правильно. Если учесть, почем на базаре хлеб, выходило, что Севка зарабатывает только-только себе на пропитание. Сколько ж ему сидеть в Гусаках?

Заводить разговор с хозяином Севка постеснялся. Намекнул как-то Порфирию, а тот лишь хмыкнул в ответ:

- Егор хитрее сатаны. Думаешь, пожалел тебя, когда заплатил вперед? Этот жалельщик знай кругом себя силки расставляет.

Но все же решил Порфирий прощупать хозяина и спросил при случае напрямик:

- Сколько тебе Савостьян задолжал?

Тот глянул косо, помолчал.

- Это не твоя печаль, - ответил. - Пропадут денежки, так мои.

- Твои не пропадут! Не такой ты, чтоб щвыряться... А хлопец должон знать свой срок. Сам не назначишь, гляди, как бы волостной комиссар заместо тебя не постарался.

"Во-он какой разговор! - подумал Егор Лукич, закипая. - Да я б эту комиссарскую власть..." Но сдержался, не показал мельнику своей бессильной ярости. Лишь недобро усмехнулся, пообещал:

- Назначу срок, как же без этого? Только уж не тебе, старый мухомор, об том стану докладывать.

И назначил. Утречком, когда Севке осталось вскинуть на спину торбу с продуктами и бежать на мельницу, Егор Лукич неожиданно зазвал его в свою светелку.

- Развяжи-ка, - приказал. - Хочу полюбопытствовать, справно ли кормятся у меня работники.

Достал буханку хлеба, примял пальцем - не черствая ли? Выкатил себе на колени тугой кочан капусты. Развернул из тряпицы кусок сала, понюхал, подкинул на ладони, как бы взвешивая.

- Не обижает харчами Степанида? Не жмотничает?

- Что вы! - удивился Севка. - Во как сыты! - провел он ребром ладони на уровне рта.

Довольный Егор Лукич собственноручно уложил в торбу продукты, завязал, приступил к разговору.

- Скажи мне, Савостьян, какая по нынешним временам в нашем обиходе самая дорогая вещь?

- Н-не знаю, - запнулся Севка. - Может, мельница...

- Мельница? Не угадал. Та хоть зерном кормится, зато отдает мукой. Есть, брат, особая мельница: сколько в нее добра ни пихай - никакой отдачи! Не догадался?

- Нет.

- Брюхо - вот какая вещь! Ты прикинь-ка. Если по базарным ценам, так оно, считай, и не золотое даже, а брильянтовое.

Смекнул Севка, что поторопился расхваливать хозяйские харчи. Но не хаять же их теперь.

- Это я к тому, - продолжал хозяин, - чтоб без обиды назначить тебе срок службы. По-твоему, когда мы должны стать квиты?

- Не знаю! - пожал плечами Севка.

- А я знаю, подсчитал. Если взять в расчет, что сестренка твоя покамест еще своих харчей не оправдывает, - будем квиты не раньше петрова дня. Останется за тобой какая-то безделица, да уж ладно - для ровного счету петров день!

"Петров! - подумал Севка. - Вся зима пройдет и половина будущего лета".

Закинул за плечи котомку, молча вышел за дверь. Что ж поделать, когда у хозяина брильянтовые харчи!

С наступлением зимы воды в Крапивне поубавилось. Случалось, завозчики, особенно дальние, жили на мельнице по три, по четыре дня дожидались очереди.

В завозчицкой избе было не продохнуть от духоты и самосадного дыма. Долгими вечерами велись нескончаемые разговоры обо всем. О видах на урожай будущего года, о ценах на зерно, на мочалу, об охоте на зайца, на белку, на сохатого. Но чаще всего говорилось про войну. Носились разные слухи, а толком никто ничего не знал: газеты до Гусаков не доходили.

Один завозчик уверял, что слыхал в Тобольске от верного человека, будто семеновцев выбили из Читы и Советская власть утвердилась сквозь по всему Забайкалью.

Другой божился, что это сущая брехня, что атаман Семенов, слава богу, жив-здоров и к весне обещался быть со своим войском в Иркутске.

Севка в разговоры не встревал, но, как говорится, мотал на ус, понимал, почему одни лютуют на Советскую власть и нахваливают Семенова, а другие ждут не дождутся, когда этому атаману придет конец. Сам он твердо знал, какую сторону держать.

Вместе с продуктами принес как-то Севка в торбе книжку. Толстая, в зеленом коленкоровом переплете, а корешок и уголки кожаные. Зина раскопала на чердаке сундучок с книгами хозяйского сына-гимназиста, и Севке приглянулась эта, с непонятным словом "Гоголь", вдавленным в корешок.