Всадники

Урос резко развернулся, вошел обратно в юрту, швырнул костыли в сторону, и бросился на постель вниз лицом.

«Вот… первый подарок моего отца» — с горечью подумал он и представил себе Турсена, который величественно шагает сейчас от конюшни к конюшне, высоко неся свой тюрбан. А он сам? Что ему делать здесь теперь? Ему, который жил только от одного бузкаши до другого, а в «мертвый сезон» проигрывал все деньги на боях животных, высокомерно расхаживая по базарам и караван-сараям?

«Значит здесь и кончается мой путь, — пронеслось в голове у Уроса. — Другую ногу, да, мою здоровую ногу я отдал бы только за то, чтобы эта адская дорога через горы никогда не кончалось, чтобы она тянулась вечно… Потому что там я действительно жил! Я жил! От опасности к опасности, от одного приключения до другого…»

В юрту кто-то вошел. Женщина. Она подошла к его постели, и он узнал ее: Серех. Первой реакцией Уроса было набросить одеяло на свои ноги, а потом грубо спросить ее:

— Тебе что, не сказали о моем приказе?

— Сказали… — прошептала Серех и опустила голову. — Уже на рассвете я была готова, но я не хотела уйти просто так, не сказав тебе нескольких слов на прощанье.

Ее голос звучал боязливо, она была чем-то смущена.

— С чего это вдруг? — спросил ее Урос.

— Я хочу поблагодарить тебя. Поблагодарить тебя за твое великодушие.

Серех бросилась к нему, упала на колени и исступленно поцеловала его руку.

Только теперь она осмелилась поднять голову и воскликнула:

— Я ждала смерти, потому что ты был тем, кто судил и выносил приговор. Ведь ты же знаешь… ты знаешь…

Урос всмотрелся в ее лицо. В его чертах не было больше ни злобы, ни жадности, ни лицемерия. А в ее глазах была такая чистая и смиренная благодарность, что он удивился:

«Страх смерти пробрал ее до костей. Впервые она не лжет мне. Как странно. Ведь ты знаешь, сказала она… Ты знаешь…»

И Уросу показалось, что эта женщина очень близка ему. Даже в той борьбе не на жизнь, а на смерть, которую они вели в горах, он всегда считал своим настоящим соперником только ее одну. Мокки не в счет.

Серех же рассматривала его с восхищением маленького ребенка. Полумертвый, грязный, оборванный всадник за одну ночь превратился в большого господина с точеным, чисто выбритым лицом, одетого в роскошный, шелковый чапан и сидящего на дорогих, разноцветных коврах с черно-красным узором.

Руки у него были теплые, и от них тонко пахло полынью.

— Я никогда не забуду твоей доброты, о господин! — тихо сказала она. — И каждый вечер, до скончания моих дней, я буду произносить волшебные заклинания кочевников и молить всех духов о твоем благополучии и счастье.

Она медленно поднялась с колен, развернулась, и хотела было выйти, но в ту же секунду Урос схватил ее за руку. И еще до того, как она вновь стояла к нему лицом, он уже знал, почему ему так не хочется ее отпускать.

«В ней вся моя жизнь. Пока она здесь, рядом со мной, в этой юрте, моя жизнь настоящая, и все так, как тогда: и высокий холм, кладбище кочевников… и скалистые обрывы, и свист ветра… и радуга над озерами Банди-Амир…»

Облизнув внезапно пересохшие губы, он задал Серех вопрос, первый, что пришел ему в голову, лишь бы найти причину, чтобы задержать ее еще на несколько секунд:

— Мокки… Ты его уже видела?

Кочевница кивнула:

— Я ненавижу его. Ты его пощадил, ты подарил ему такого коня, а он даже не помылся. Он бродит по поселку как привидение. Не улыбается, не смеется, не говорит ни слова. Ненавижу его.

— Почему же раньше, — спросил ее Урос, — ты так хотела быть именно с ним?

Маленькая кочевница отступила на шаг назад. Ей стало невыносимо стыдно.

Он снова окинула взглядом великолепные ковры, расстеленные перед Уросом, все те дорогие вещи, что находились тут же, и вся ее жизнь показалась ей каким-то страшным сном, нескончаемой чередой непоправимых ошибок.

— Не знаю… — зашептала она. — Это было наваждение… злое колдовство… я, правда, не знаю…

Голос отказал ей, и ее лицо зарделось алым.

Урос не мог оторвать от нее глаз. Чистая, с затейливо уложенными косами, в новом платье из темно-оранжевой ткани, неуверенная и смущенная под его взглядом, стояла Серех перед ним, и он внезапно подумал:

«Словно невеста» — стих Саади пришел ему на ум.

И телесное притяжение и тоска еще раз оказаться как можно ближе к опасным авантюрам своего путешествия, и тайная, жгучая тяга к насилию, вспыхивающая в нем всегда при виде невинности, чистоты и смущенного девичьего лица, — все это сплавилось в нем в такую дикую страсть, что он одним рывком бросил Серех на постель. Секундой позже он уже разорвал на ней платье. От неожиданности и боли Серех закричала.

— Кричи, кричи… — прошептал Урос, впиваясь ей зубами в плечо, — это только начало.