Всадники ниоткуда. Рай без памяти. Серебряный вариант (сборник)

– Уже за Городом, вероятно на развилке, у колодца с распятием. Ехали минут двадцать по дороге – никого. Спрашиваем встречного: не проезжал ли кто? Не проезжал, говорит. Пришлось возвращаться и сворачивать на проселок к лесу. Тут и нащупали ваш след. Фиакр я оставил на дороге, а сам пешком прямо сюда: голоса послышались. Подошел ближе – все ясно. Из банды Мердока.

Ошиблись мы с тобой, Дон. Ринки от себя работал. Мстил мне за «Гэмблинг-хауз». Это он стрелял в меня тогда у отеля, он и полицейского убил. Сам признался и подтвердил, что Мердок об этом ничего не знает и не узнает. Потому и с напарником расправился, чтоб свидетелей не было.

Мартин наклонился над убитым «коротышкой».

– Кажется, в лесной «берлоге» встречались?

– Там и Ринки был.

– Ну, всю шваль не запомнишь. А почему он от Мердока таился?

– Из страха, наверно… Поехали в город. Мертвеца здесь оставим, а Ринки сдадим в полицейский госпиталь вместе с моим рапортом Бойлю.

21. Шантаж

Неожиданное вмешательство Ринки не внесло никаких изменений в нашу игру с Мердоком. Бойль лишь потребовал обстоятельного рассказа о случившемся в «Гэмблинг-хаузе» и на лесной дороге за Городом. «Везет вам, Ано, – сказал он, – умеете вы убирать противников и, главное, не своими, а чужими руками». – «Гибнут не только противники, Бойль, – ответил я, – гибнут и друзья. Вспомните хотя бы Луи Ренье. А кто убил его? И долго ли осталось бы жить Питу Селби, если б Ринки ушел от пули Мартина?»

Но история с Ринки уже позади. А сейчас я сижу у дверей больничной палаты, куда час назад привезли Стила. К сенатору меня не пустили: у постели больного идет консилиум.

Я был у него дома. Перепуганная горничная сообщила, что сенатор очень беспокоился о Минни: барышня уехала за покупками, но так и не вернулась до вечера, а потом вдруг принесли письмо. Кто принес, она не знает. Вроде обыкновенный посыльный, с бородой и шрамом под глазом. Только это она и заметила. Сенатор вскрыл письмо, прочитал – и упал. Горничная бросилась за врачом – он живет напротив, и тот сразу же привез Стила в больницу святой Магдалины. «А где письмо?» – спросил я. «Сенатор спрятал его в карман».

Я уже успел поговорить с личным врачом сенатора, когда он на минуту покинул палату, чтобы дать указания дежурившей сестре милосердия. «Не волнуйтесь, – успокоил он меня, – ничего страшного. Сердечный приступ. Как только закончится консилиум, вас к нему пустят. Ему уже легче. Он в полном сознании, но чем-то крайне расстроен. Я думаю, вы будете ему полезнее нас».

Наконец в дверях появляются участники консилиума. Личный врач Стила шепчет мне на ухо: «Все в порядке, сердце выдержало. Постарайтесь не тревожить сенатора». И я вхожу в палату.

Сенатор лежит под белым одеялом, обросший седой щетиной, – видимо, с утра не побрился. Он выглядит постаревшим лет на десять. Но не это меня встревожило, а растерянность, почти страх в его мутных, слезящихся глазах – вот-вот не выдержит и закричит не от физической, а от скрытой душевной боли.

– Хорошо, что вы пришли, Ано, – говорит он и дрожащей рукой вынимает из кармана больничной пижамы письмо в зеленом конверте с краткой надписью: «Джемсу Стилу, сенатору».

«Уважаемый мистер Стил, – читаю я, – ваша племянница жива, здорова и пока находится у нас, в надежном и недоступном для полиции месте. Кормят и обслуживают ее отлично, но увидеться с вами – иначе говоря, вернуться домой – она сможет лишь послезавтра, по окончании выборов, когда будут подсчитаны все голоса, в том числе и поданные за вас лично. Согласно конституции, вы можете подать в отставку и отдать свои голоса любому избранному вами политическому деятелю. Вот мы и предлагаем вам сделку: мы отдаем вам Минни, вы нам – свои голоса, точнее, избранному не вами, а нами политическому деятелю. Имя его Тур Мердок, имя вам известное и отнюдь не ласкающее ваше ухо, но таковы уж условия сделки. И мы требуем этого не по его инициативе, а потому, что ему сочувствуем и за него голосуем. Сделать придется так: вы тотчас же вызываете вашего личного адвоката и диктуете ему надлежащее заявление в двух экземплярах. Один из них адвокат предъявит избирательной комиссии, другой экземпляр ваш представитель передаст нашему в кафе „Жюн“ завтра в полдень, как раз накануне выборов. Поэтому советуем поторопиться. Сообщаем, что у нашего в петлице черного сюртука будет расшитая галуном ленточка. Ваш спросит: „За кого вы голосуете?“ Наш ответит: „Только не за популистов“. Тогда и должен быть передан ему из рук в руки требуемый документ. На другой день ваша племянница будет доставлена домой.

Обращаться к полиции или к прессе не рекомендуем. Девушка исчезнет навсегда где-нибудь на дне Реки, мистер Мердок не понесет никакой ответственности, как ничего не знающий об этом деле, полиция никого не найдет, и в лучшем случае наш человек в кафе „Жюн“ будет арестован и обвинен в соучастии в похищении и убийстве племянницы. Но этот „лучший случай“ едва ли вас устроит.