Всадники (С иллюстрациями)

— Развяжи-ка, — приказал. — Хочу полюбопытствовать, справно ли кормятся у меня работники.

Достал буханку хлеба, примял пальцем — не черствая ли? Выкатил себе на колени тугой кочан капусты. Развернул из тряпицы кусок сала, понюхал, подкинул на ладони, как бы взвешивая.

— Не обижает харчами Степанида? Не жмотничает?

— Что вы! — удивился Севка. — Во как сыты! — провел он ребром ладони на уровне рта.

Довольный Егор Лукич собственноручно уложил в торбу продукты, завязал, приступил к разговору.

— Скажи мне, Савостьян, какая по нынешним временам в нашем обиходе самая дорогая вещь?

— Н-не знаю, — запнулся Севка. — Может, мельница…

— Мельница? Не угадал. Та хоть зерном кормится, зато отдает мукой. Есть, брат, особая мельница: сколько в нее добра ни пихай — никакой отдачи! Не догадался?

— Нет.

— Брюхо — вот какая вещь! Ты прикинь-ка. Если по базарным ценам, так оно, считай, и не золотое даже, а брильянтовое.

Смекнул Севка, что поторопился расхваливать хозяйские харчи. Но не хаять же их теперь.

— Это я к тому, — продолжал хозяин, — чтоб без обиды назначить тебе срок службы. По-твоему, когда мы должны стать квиты?

— Не знаю! — пожал плечами Севка.

— А я знаю, подсчитал. Если взять в расчет, что сестренка твоя покамест еще своих харчей не оправдывает, — будем квиты не раньше петрова дня. Останется за тобой какая-то безделица, да уж ладно — для ровного счету петров день!

«Петров! — подумал Севка. — Вся зима пройдет и половина будущего лета».

Закинул за плечи котомку, молча вышел за дверь. Что ж поделать, когда у хозяина брильянтовые харчи!

С наступлением зимы воды в Крапивне поубавилось. Случалось, завозчики, особенно дальние, жили на мельнице по три, по четыре дня — дожидались очереди.

В завозчицкой избе было не продохнуть от духоты и самосадного дыма. Долгими вечерами велись нескончаемые разговоры обо всем. О видах на урожай будущего года, о ценах на зерно, на мочалу, об охоте на зайца, на белку, на сохатого. Но чаще всего говорилось про войну. Носились разные слухи, а толком никто ничего не знал: газеты до Гусаков не доходили.

Один завозчик уверял, что слыхал в Тобольске от верного человека, будто семеновцев выбили из Читы и Советская власть утвердилась сквозь по всему Забайкалью.

Другой божился, что это сущая брехня, что атаман Семенов, слава богу, жив-здоров и к весне обещался быть со своим войском в Иркутске.

Севка в разговоры не встревал, но, как говорится, мотал на ус, понимал, почему одни лютуют на Советскую власть и нахваливают Семенова, а другие ждут не дождутся, когда этому атаману придет конец. Сам он твердо знал, какую сторону держать.

Вместе с продуктами принес как-то Севка в торбе книжку. Толстая, в зеленом коленкоровом переплете, а корешок и уголки кожаные. Зина раскопала на чердаке сундучок с книгами хозяйского сына-гимназиста, и Севке приглянулась эта, с непонятным словом «Гоголь», вдавленным в корешок.

Вечером Севка примостился в углу под лампой и, шевеля губами, начал читать.

Среди завозчиков шел спор. Старый мужик Данила Свинарев стоял возле стола спиной к Севке и, осердясь, кричал:

— Ты, Кузьма, не сепети, а послушай-ка. У них это называется разверстка, а по-нашему — разбой. Ввалились ко мне двое с винтовками. А с ними за понятого наш деревенский Тришка. Есть у нас такой хозяин — одна заплата на другой. Хороший-то мужик разве на грабеж пойдет? И вот кричат мне: «Даешь хлеб!» А какой у меня хлеб? «Нате, — говорю, — ключи от амбара». Думал, посовестятся, да, видно, не таковские. Сгребли ключи — и в амбар. А там ни зерна! Тришка стоит, зенками ворочает. А те ему: «Олух ты царя небесного!»

— Выходит, припрятал хлебушко, — кольнул Данилу глазами тощий, побитый оспой Кузьма.

— Что ты, какой хлеб?

— Врешь, борода! А что ж ты привез молоть на пароконной подводе? Или соседи дали на бедность?

Данила не ожидал такого оборота. Скользнул глазами по завозчикам, выискивая, не поддакнет ли ему кто. И в эту минуту у него за спиной захохотал Севка.

Вздрогнул Данила, крутнулся волчком. Разинул рот и не знает, что сказать. Онемел!

А Севка припал к книжке и знай заливается.

— Негоже так, — пробасил Порфирий. — Данила в прадеды тебе годится.

— А я вовсе и не над дедом Данилой, — поднял глаза Севка. — Это в книжке такое напечатано! Тетка Солоха своих кавалеров — в мешок. Дьяка под низ, сверху Чуба. А тут еще и третий стучится в сенях.

— Что за тетка Солоха? Какой Чуб? — спросил Порфирий.

— Да здесь же! — ткнул Севка в страницу. — Почитать? Обхохочетесь.

Порфирий оглянулся:

— Как, мужики? Чем зря языками молоть, может, послушаем, про что умные люди в книгах пишут.

— Валяй, паря! В книжках оно и дельное случается.