Всадники со станции Нар'Дан

Теперь мы как будто стояли на стеклянном мосту: внизу простиралась усыпанная обломками камня и кусками оплавленного металла равнина, угрюмая, безжизненная.

— Ты случайно оказался втянут в чужую войну и скоро будешь убит, — сказал Норнис. — Такова судьба, и ни ты, ни я не можем изменить ее. Но ты имеешь право знать, что это за война. Так смотри же… Смотри!

Голопроектор работал во всю мощность; под нами и вокруг нас сменяли друг друга картины чудовищных разрушений.

— Всадники говорят, что отсекают лишь те руки, что держат оружие, но это ложь! — воскликнул Норнис. Он был сильно возбужден; я заподозрил, что он пьян или одурманен чем-то. — Их цель — не само зло, но вся та культура, что его породила, и чем многочисленнее жертвы, чем глубже хаос и деградация, чем сильнее откат назад — тем лучше, считают они. Тем вернее будет усвоен урок и цивилизация пойдет по другому пути… Всадники с орбиты разрушили наши памятники, наши космодромы, наши заводы, наши лаборатории: на свободу вырвалась белая чума — и у нас не хватило сил остановить болезнь, потому что бомбы Всадников убили ученых и докторов. Колбонг никогда не был мирной планетой: мы привнесли во Вселенную много горя и сами вырастили свою смерть в пробирке. Но справедливо ли такое возмездие, скажи мне, инженер Александр Кремнев?!

Я подумал, что это вопрос из тех, на которые лучше не отвечать.

— Кто такие Всадники Нар’дана? — спросил я вместо этого. — Почему они так сильны?

— Всадники — наследники Предтеч, — сказал Норнис. — Потомки тех, кто обслуживал их машины.

Он снова коснулся панели управления, и апокалиптические картины исчезли: на их месте снова появилась башня. Еще одно касание — и пара кубов отъехала от стены, трансформируясь в подобие кресел. Жестом он предложил мне сесть, но сам остался стоять.

Я сел, так как все еще чувствовал слабость. Кресло было слишком большим для меня, как многое другое здесь; всего на йоту — но эта йота несоответствия свербела, как заноза под ногтем. Против воли я чувствовал себя ущербным недомерком.

— Нар’дан — самая большая из оставшихся после Предтеч станций-планетоидов: все Всадники живут на таких станциях, связанных Лучами, — сказал Норнис. — Общество Всадников управляется машинами, потому как машины, считают они, беспристрастны и справедливы: их суждения о добре и зле вернее человеческих. Машины решают, на кого и когда Всадники обрушат свой кулак; а на станциях машины решают даже то, когда Всадникам жениться и заводить детей… Можешь себе такое представить?

— Но с вами машины, получается, ошиблись, — сказал я. — Вы выжили и отправились мстить.

— Пять процентов колбонгов имели генетическую устойчивость к чуме, — Норнис провел рукой по лицу. — До войны таких, как мы, считали физическими и умственными уродами. Из-за склонности к агрессии многие из нас находились в тюрьмах и лечебницах. Но именно мы выжили и возродили Колбонг. Восстановили некоторые старые технологии и открыли новые. Но нам все еще бесконечно далеко до Всадников; жаль, не все понимают это! Другие понимают. Однако думают, что у нас нет времени ждать — иначе Всадники однажды довершат начатое. Поэтому «Савой» здесь.

— А что думаете вы, капитан? — осмелился спросить я.

— Я выполняю приказы, — ответил Норнис точь-в-точь так, как ответили бы тысячи земных офицеров на его месте. — И в соответствии с приказом через шесть земных часов я выброшу тебя и твоих товарищей в космос.

Он замолчал надолго.

— Снаружи «Савой» защищен от обнаружения земными или нар’данскими радарами, — продолжил Норнис, когда я уже подумал, что на том разговор и завершится. — Но если кто-то, находящийся внутри, передаст Всадникам координаты — их флот обнаружит нас и уничтожит, не пройдет и нескольких часов. У Нар’дана есть портативные генераторы малых Лучей — и вряд ли наши сканеры способны их отыскать; мы ведь даже не понимаем, в сущности, что являет собой Луч… Но ты попался на горстке монет, как мальчишка. А Всадники все еще не обнаружили нас. Поэтому я уверен, что ты не шпион. Еще я уверен, что Земля не пойдет на сотрудничество после вашего убийства; это не в земном обычае… Но к моему докладу не прислушались. Ваши смерти будут напрасными. Я сожалею об этом.

— Слабое утешение, — заметил я.

— Мы погрузим вас в медикаментозный сон, чтобы конец была безболезненным, — сказал он.

— Не надо, — попросил я. — Это любезно с твоей стороны… Но в последние секунды жизни я хочу видеть Землю и звезды, а не переборки твоего корабля.

Норнис промолчал, но в молчании его мне почудилось одобрение.

Вскоре меня увели.

Впоследствии, уже на Земле, я часто вспоминал этот разговор. Продолжал ли капитан изучать «шпиона», удовлетворял ли любопытство болтовней с инопланетником, на язык и культуру которого потратил пару дней жизни? Или хотел, в самом деле, выразить сожаление, как-то объясниться? Не было ли это просто-напросто обязательной частью ритуала «дипломатического жертвоприношения», как Норнис в тот час считал, неизбежного?

Увы: нам слишком мало известно о колбонгах, чтобы понять его мотивы; и задумался я о них намного позже.