Всадники в грозу. Моя жизнь с Джимом Моррисоном и The Doors

Я уставился на него с недоверием. Вот это? Я кричал про себя. Это и есть конец Электрического Шамана, Кислотного Короля, царя Эдипа собственной персоной?

Shit. Merde[3].

Я оглянулся на Денни Шугермана, и мои глаза наполнились слезами. Мой желудок свело, ноги начали зудеть, как от чесотки. Мне захотелось убежать.

— Теперь ты понимаешь? — спросил я у Денни, с трудом выдавливая слова. Он кивнул, затем обернулся ко мне.

— Господи, да я понятия не имел, — сказал он, словно в первый раз заметив, в каком я горе.

— Разумеется, нет. Ты же не был в группе. Ты был всего лишь пиарщик, — огрызнулся я, мне было нужно на ком-то сорваться.

Робби прохаживался в сторонке, привычно молчаливый и, как всегда, контролирующий свои эмоции. Наш гитарист был интровертом, но он был моим лучшим другом.

— Как он мог тут поместиться? — спросил я, ощущая всю нелепость вопроса. — Он же был шести футов ростом — разве не так?

Наверно, это правда, подумал я. Наверно, он не умер. Наверно, он где-то в Африке, пытается прожить еще один миф. Сначала — Диониса, потом — Ницше, теперь — Рембó[4].

Стоп, стоп. Он мертв, ты, кретин. Ты видел, как он разрушал себя, бормотал я, уставившись на могилу. И ты ничего не делал по этому поводу. Не мог ничего поделать. Год за годом ты наблюдал, как это приближается, но…

Ницше убил Джима Моррисона, брякнул я как-то, производя мелодраматический эффект, в разговоре с друзьями из Беркли. Моррисон — Супермен, Дионисов безумец, Рождение Трагедии во плоти. Но кто знает, кто или что убило его? Видит Бог, миллион народу обращалось ко мне в надежде, что я знаю ответ.

Я запихнул руки в карманы плаща и вздохнул с глубоким отчаяньем. Тебе досталось славное местечко для погребения, Джим, но твое пристанище кажется таким маленьким, и холодным, и грязным и — таким недостойным.

Все нашу жизнь мы потеем и копим
На строительство мелкой могилы.
Должно быть что-то еще, мы твердим,
Чтобы как-то защитить это место

“Soft Parade”, помнишь, Джим?

На кладбище было тихо. Оглушительно тихо. Я чувствовал, как холодные струйки дождя стекают мне за шиворот. Зябко. Херви и Робби нервно ходили кругами. Где-то рядом юный рок-н-рольный пилигрим с благоговением бренчал на гитаре песню Doors. На его рюкзаке был дорсовский стикер. Избавления не было.

* * *

Джим, я по-прежнему в лабиринте, пытаясь найти ответы на вопросы, которые я даже не знаю, как сформулировать. Конечно, Рей, Робби и я говорили между собой о твоем стремлении к самоуничтожению, причем мы с Робби глубокомысленно полагали, что ты наверняка дотянешь лет до 80, как забубенный старый ирландский пьянчуга. Мой организм, однако, лучше понимал, что происходит. У меня годами не проходят головные боли, аллергии и фобии. И я все еще зависаю здесь. Робби как-то сказал, что нам приходилось напрягать все свои душевные силы, чтобы выдерживать твои эксцессы, и что в итоге это делало группу только мощней. Я бы согласился с этим, будь на дворе по-прежнему шестидесятые, но теперь мне нужно нечто большее, чтобы я мог двигаться дальше.

Я повернулся спиной к сюрреалистически разрисованной могильной плите. Что такого ты поведал в своих песнях, что, возможно, могло бы защитить окружавших тебя от безумия, и что чуть не утащило нас вслед за тобой? В чем состояло твое грёбанное послание, Джим? Чего ради я столько вытерпел за все эти годы? Ради денег? Славы? Девушек? Оглядываясь назад, мне кажется, что я предавал себя, шел на компромисс, что я никогда не был мужчиной в достаточной степени, чтобы противостоять тебе, чтобы суметь действительно послать все к чёрту. О, я разбушевался однажды — в Мичигане — помнишь? Но я вернулся.

Ты был уверен, что я вернусь, правда? Почему?

— Пошли, Джон, нам пора, — сказал Денни.

Я махнул им рукой.

— Я побуду здесь еще немного.

После их ухода: безмолвие. Затем дождь начал тихо барабанить по мхам, скапливаясь лужицей в уголке горизонтального надгробья. Несколько цветков всплыли и безвольно закачались в грязной воде.

Джим, я действительно горд тем, что мы сделали, шептал я, обращаясь к тому, что осталось от моего старого друга, но я устал от того, что меня знают только как твоего барабанщика. Я не знаю, кто я. Мне тридцать один год, вот и все, что я знаю. Пережил тебя на четыре года, сукин ты сын. Теперь я понимаю, что не слишком задумывался о своем жизненном пути, до поры до времени. Ты, по крайней мере, исполнил свое пророчество, даже если тебе пришлось умереть для популяризации драгоценного мифа Doors. Нашего тайного пакта со смертью. Невербального, разумеется.