Все бури (СИ)

Было слишком хорошо, чтобы убеждать Мэренн в своей нелюбви, слишком сладко чувствовать, чтобы думать о бедах и потерях. Кровь шумела в ушах, шептала «люблю» Мэренн, мир свернулся и сдернул кожу острыми гранями бытия.

Осталось только накрыть собой, согреть, поймать протяжный стон Мэренн, спросить:

— Любишь меня?

Ощутить протест тел в остановке на грани муки.

— Да!

— Ты любишь меня? — недоверчиво, с долгими плавными движениями — слиться теснее, подняться в небо, любить, задержаться на самом пике.

— Да-а-а! Что ты делаешь… что ты делаешь со мной…

И упасть вместе.

Майлгуир сжал упругое бедро. Мышцы гладкие, длинные, его королева явно не пропускала воинские уроки. Она любила бегать и наверняка лазила по деревьям.

— Ласточка, — выдохнул Майлгуир в плотные черные волосы. — Ласточка среди буковой рощи. И как угораздило?

Потер озябшие плечи, ощущая терпкий аромат шафрана, цветки которого лежали на плаще, смятые их телами. Лес дышал ровным теплом дня, плотная крона буков, нагретая солнцем, золотилась тихим покоем.

— Больше похоже на вудвуза, — пошевелилась Мэренн, разглядывая толстый ствол, покрытый наростами, будто кольцами объевшегося питона.

— Их давно нет.

— Еще появятся, — прошептала Мэренн, оборачиваясь к Майлгуиру. — Тише! Ты. ты это слышишь?

Майлгуир прислушался.

Тренькание синиц, переливы жаворонков, ворчание дроздов и резкий голос сойки прервал одинокий незнакомый голос, ведущий свою мелодию. То затухающий, то звонко звучащий вновь. Видно, птица делала круги над поляной.

— Кто это?

— Юла, лесной жаворонок! — обрадованно ответила Мэренн. — Он не призывает подругу, не ищет друзей, не делится со знакомыми. Его песня совершенна, только поет он ее в одиночестве.

— Намекаешь на что-то? — задрал бровь Майлгуир, и Мэренн рассмеялась.

Она, оказывается, умела смеяться. Звонко и заразительно.

— Если бы я намекала, то сказала бы, что владыка выбрал место для отдыха под единственным деревом, у которого нет листьев.

Майлгуир огляделся, собираясь возражать, но лишь убеждаясь в истинности слов своей королевы. Именно поэтому крокусы под ним были так ярки, их не закрывала палая листва, только редкие желтые мазки оттеняли лиловые бутоны.

Мэренн вздрогнула, и Майлгуир накинул на нее край плаща.

— Простое действие, случайная забота, — буркнул он, видя, как она обрадовалась. — Ты не испугалась Угрюма.

— Отчего я должна пугаться вашего верного слугу? — спросила Мэренн.

Майлгуир не ответил, прислушиваясь к словам и к тону — покорность и вызов одновременно. Это было освежающе и необычно.

— И все-таки ты замерзла, — произнес он, погладив женскую спину. — Здесь недалеко.

Подхватил ее на руки, не обращая внимание на писк «Одежда!», и отнес вглубь леса. В ста локтях, между толстыми корнями, располагалось крохотное озерцо с теплой, почти горячей водой. Майлгуир опустил туда Мэренн; подумал, принес одежду — просто чтобы ей было спокойнее — и улегся рядом в теплую, пахнущую солью воду.

— Я служила год. Так получилось, что меня допускали к раненым, — тихо произнесла Мэренн. — И я отличаю красоту души от красоты тела.

— Одна из многих, мало кто умеет это в наше время, — произнес Майлгуир, опускаясь в лечебную воду с головой. Вынырнул и поразился пронзительной синеве, горевшей среди золотых трепетных листьев.

— Полотенчики, — раздался голос Угрюма, и Мэренн, ойкнув, спряталась за спину Майлгуира. — Не смотрю я, не смотрю!

Несмотря на долгую и верную службу, Угрюма внезапно захотелось хорошенечко взгреть. Впрочем, король понимал, что если принятие было для этого ши редкостью, то уж приятное общение и вовсе. Сейчас Угрюм наслаждался непосредственностью Мэренн.

Майлгуир потратил толику магии для того, чтобы высушить волосы, и удивился, как легко это вышло. Не хотелось тратить несколько часов в ожидании, пока роскошные пряди Мэренн высохнут, да и его кудри, которые Мэренн перебирала чуть ли не с трепетом, спускались до середины спины, а потому требовали определенной усидчивости, времени и внимания.

Они прошлись к водопаду, полюбовались на искрящуюся алмазными брызгами радугу. Долго бродили по дорожкам и вернулись к дому Угрюма, сложенному из громадных камней, лишь под вечер. Впрочем, серые тени то и дело мелькали вдали, но Майлгуир был слишком расслаблен и слишком доволен, чтобы рычать на своих волков за излишнюю верность.

Блеяли козы и овцы вдалеке, сонно несло грибным духом, сладко пахло от вязанок трав, подвешенных к потолку.

Стол был накрыт, но волки к трапезе не притронулись, ожидая короля. Он сел за стол, приглашающе махнул рукой, и лишь тогда забренчала посуда, захрустели кости под зубами. Мэренн, усаженная рядом, отпила крепкого бульона и воздала благодарность хозяину. Тот садиться не стал. Подошел к очагу с хлебом и куском мяса в руке, подкинул полешек. Пламя высветило его лицо, и некоторые из королевских волков переглянулись. Невозможность восстановить облик всегда считалась недостатком не тела, а души, да еще острые уши Угрюма не добавляли спокойствия. К нему подошел сотник, опытный и бесстрашный, развлек разговором.