Все, что дозволено небесами

– Ничего особенного? Правда? – Нора боролась с примитивным бабским желанием расцарапать в кровь его красивое лицо. – Сначала ты признаешься, что тебе нравится эта блондинка, потом пишешь ее портрет… По-твоему, ничего особенного? Я просто не знаю, как реагировать на все это, Герман. Я не знаю, как себя вести. Объясни мне, что происходит. Ты переспал с ней? Вы любовники?

– Нет.

Отвечая, он не отводил глаз, и голос его оставался ровным.

Нора медленно выдохнула.

– Я тебе верю. Но объясни, бога ради, зачем тебе понадобилось писать ее портрет?

– Ну, – начал Герман немного сбивчиво, – я же сразу сказал, что она мне нравится. Это правда. И я тоже не знал, как себя вести. А теперь, когда я написал ее портрет, все пришло в норму. Понимаешь? Нет? То, что сидело во мне, выплеснулось наружу, нашло воплощение, обрело облик. И я почувствовал себя свободным.

– Это называется сублимация, моя дорогая, – любезно пояснил возникший у нее за спиной Леонид. – Привет старине Фрейду.

Герман замер на мгновение, обдумывая его слова. Смущенно улыбнулся.

– И ведь не поспоришь.

– Еще бы!

Нора почувствовала, что руки Леонида обнимают ее за плечи.

– Пойдем со мной, сестренка.

– Куда? В волшебную страну, где нет ни бед, ни печалей, где течет молоко и мед?

– Можно и так сказать. – Болтая, он увлек ее к двери. – На кухню. Марго испекла пирог с грибами. Я съел кусочек и чувствую, что готов съесть все остальное. Меня необходимо остановить.

Выходя, она бросила взгляд на Германа, по-прежнему стоящего с отсутствующим видом посреди комнаты. На висках его поблескивали капельки пота. Черные брови и ресницы подчеркивали бледность лица. Он был все еще там, в своем мире. Недоступном, наверное, никому.

Аромат свежеиспеченного пирога растекся по всему первому этажу. Спускаясь по лестнице, Нора уже улавливала его, а оказавшись на кухне, почувствовала, что этот божественный аромат проникает во все клетки тела. Марго поставила перед ней тарелку с куском такого размера, что хватило бы на троих, налила чай и сама тоже присела к столу.

– Ну и зачем ты меня увел? – старательно изображая недовольство, обратилась Нора к Леониду. В глубине души она была ему благодарна, но признаться в этом, разумеется, не могла. – Я еще не все сказала.

– Потому и увел, – широко улыбнулся Леонид.

Нора вопросительно приподняла брови.

– Ты не знаешь его так, как знаю я, – пояснил он, косясь на противень с пирогом, накрытый льняным полотенцем. – И никогда не узнаешь. Поэтому прими мой совет. Не лезь к нему с этой блондинкой. Понятно, что тебя это беспокоит, но… не лезь. Верю, тебе есть что сказать, да только в некоторых случаях слова бесполезны. Даже вредны.

Придумывая достойный ответ, она рассеянно скользила взглядом по знакомым до мелочей предметам, вместе с которыми в это большое квадратное помещение, изначально довольно унылое, пришел домашний уют. Кухонные шкафчики с филенчатыми сосновыми дверцами; громадный холодильник, доставленный с материка; газовая плита на четыре конфорки с духовкой, где Марго, внезапно открывшая в себе кулинарный талант, чуть ли не ежедневно пекла творожное и имбирное печенье, пироги из дрожжевого теста с разными начинками, сладкие булочки и даже торты типа «Наполеон». Короткие, до подоконника, шторы с бледным растительным орнаментом, темно-зеленым на бежевом фоне. Марго сшила их сама из полотна, купленного в местном магазине. Большой самовар, тяжелые керамические кружки и плошки, квадратная корзинка для хлеба, белые льняные полотенца и салфетки с мережкой по краю. Начищенное до блеска столовое серебро – неопровержимое свидетельство благосостояния.

Нора уже привыкла считать этот дом своим. Может, напрасно?

– Интересно, что он собирается делать с ней дальше, – задумчиво проговорила она, ни к кому в особенности не обращаясь, словно бы размышляя вслух. – Не с блондинкой. С картиной. Повесит на стену?

– Я уже пообещал ее Дине, – отозвался вошедший Герман. – Завтра утром отнесу ей в коттедж, и на этом все.

– В коттедж? – тупо повторила Нора.

– Она остановилась в одном из коттеджей на улице Флоренского. Гостевой дом, там их несколько, ты же знаешь. – Герман повернулся к безмолвствующей Марго. – Ну и где ваш хваленый пирог?

Он переоделся и теперь выступал в своих любимых черных джинсах и темно-серой футболке навыпуск. Глядя на него, Нора вспомнила слова одной из девчонок с фермы в Новой Сосновке: «С ума сойти, чуваку все идет! Хоть в мешок его наряди, все равно он останется таким же обалденным красавцем». Впрочем, любительницы брутальных мужчин вряд ли оценили бы его богемную наружность. Чересчур худой, чересчур мрачный… Также многим действовала на нервы его привычка смотреть в упор, прямо в глаза, и манера обрывать разговор на том месте, где ему надоедало слушать собеседника.

«Как у тебя складывались отношения с одноклассниками? – спросила однажды Нора. – Я имею в виду, в школе. Ты же учился в школе?»

«Учился».

«Ну и как?»

«Нормально. – Он выглядел озадаченным. – А почему ты спрашиваешь?»