Все, что мне дорого. Письма, мемуары, дневники

Так, постаивая втроем: Ревич, Минутко и я, с некоторой скрытой растерянностью озирая бесконечные, ярко высвеченные огненно-красные рекламы и витрины с фотографиями обнаженных девиц и решая, в общем, неразрешимую задачу, стоит ли потратить последние франки на какой-то из фильмов, показ которых, как нам пояснили, по понедельникам стоит гораздо дешевле, вдруг узрели необычную картину: по противоположному тротуару продвигались странным образом человек десять туристов из нашей группы, в основном женщины, во главе с бывшим полковником-отставником, который считался нашим руководителем. Якобы он был военный писатель из какого-то провинциального городка.

Так вот, все они передвигались цепочкой, крепко ухватившись друг за друга и озираясь по сторонам, так их, видать, здорово припугнули во время собеседований; да и сам полковник хоть и вышагивал, как петух, бойко впереди, но был настороже и лишь по временам, оборачиваясь к остальным, разъяснял, по ходу дела, ужас и кошмар открывшейся им картины злачных парижских мест.

Женщины согласно кивали и робко интересовались (это мне рассказали потом), а сколько зарабатывает парижская проститутка.

– Да крохи! – вещал бойкий полковник. – Не видите разве, что они голы?!

Группа скрылась, а мы, так и не решившиеся, кроме Минутко, потратиться на секс-фильм, еще некоторое время бродили по улицам, потом вернулись в гостиницу на бульваре Монмартра.

Некогда, еще в самодеятельности, после поразивших всех нас простотой и задушевностью песен Ива Монтана, я выучил, из одной лишь любви к Парижу, наизусть, да еще по-французски, которого я, конечно, не знал, несколько куплетов из его песенки про Большие бульвары. Звучало это примерно так: «Жем флюг си гросс бульвар, вот ди шоус, ватан ди шоус вар…»

Убей меня бог, если я знал, что я на самом деле пою. Но я верил, что пою про прекрасный Париж и его Большие бульвары…

Теперь мы запросто исходили их вдоль и поперек, удивляясь лишь, что они не такие зеленые, какими представлялись по песне.

Гостиница была неподалеку от знаменитого бульвара, но номера совсем крохотные, плохо покрашенные и без душа, лишь в холле, тоже небольшом, можно было посмотреть по телевизору настоящие парижские программы.

Ну а вернувшийся после запретных развлечений Минутко живописал нам кадры из фильма, который он просмотрел в небольшом подвальчике, но зато недорого, про каких-то девочек и мальчиков, которые через замочную скважину смотрят на сексуальные забавы взрослых, а потом пытаются им подражать.

– Но это хоть прилично снято? – спрашивали мы с интересом.

– Да, так, – кисло отвечал он. – Разок посмотреть можно.

– Это за десять франков-то!

– За одиннадцать, – уточнил он. И добавил, как бы оправдываясь: – Однова живем…

– Однова – приезжаем, – уточнили мы. – В Париж!

Но мы все-таки посетили кинотеатр, где-то в провинции, кажется в городе Тур, где нас поселили на окраине города, в мотеле. Наверное, это было дешевле.

После осмотра здешних достопримечательностей, вечером, нас завезли на автобусе в какой-то из кинотеатров, коротко пояснили, как найти наш мотель, и мы, нас было человек десять, выбрали фильм, который, судя по рекламе, был одновременно и сексуальным, и фильмом ужасов.

Таким образом за один сеанс мы получали возможность увидеть все сразу. Стоило это около пятнадцати франков. Мы выгребли все, что у нас еще было.

Мы разместились в одном ряду, на стульях с непривычно высокими спинками, а посередке посадили Алика Ревича, единственного среди нас, кто понимал по-французски.

Конечно, понять, что на самом деле творилось на экране, вряд ли могли даже авторы этого фильма. Какая-то блондинка, многократно меняя свой образ, от кого-то убегала или, наоборот, кого-то преследовала, а еще там был психопат с ножом… А еще насильник в маске… А еще… Кто-то еще. А в общем, людей потрошили как цыплят, и в финальных кадрах особенно впечатляла рука, торчащая из лифта, из которой фонтаном на полметра брызгала кровь.

Алик очень добросовестно старался всю эту галиматью переводить, он, например, говорил первому, сидящему рядом: «Этот тип заявил: Ты умрешь!» По цепочке эта фраза доходила до конца ряда, когда на экране проигрывалась уже пара эпизодов, и последний из нашей группы, кого достигала фраза с переводом Ревича, в недоумении вопрошал сидящих: «Это кто сказал? И кто там умрет, какой тип?»

– А хрен его знает, – отвечали ему. – Это было так давно.

В зале из-за спины в самых сексуальных местах раздавались мяуканье и детский смех. В зале было много подростков.

А в общем, мы поняли, что фильм этот дрянь, хотя можно потом сказать, что мы уже кое-что из этого жанра видели и знаем.

Тем и утешившись, мы пошли искать свой мотель и, конечно, заблудились.

Алик Ревич, который еще как-то мог переводить фильм, тут запутался в бесконечных улочках и, махнув рукой, стал искать кого-нибудь из прохожих, кто мог бы найти дорогу.

Но улицы в этот поздний час были темны и пустынны, лишь мимо, на огромных скоростях, проносились машины: подростки, мальчики и девочки, с криками и визгами разъезжали по городу на папиных машинах.