Все, что мы когда-то любили

Никому не верила, всех ненавидела, считая виновными в своей несчастной судьбе, подворовывала на работе, спала за небольшие деньги с местными рыночными кавказцами, да и вообще с кем придется. Словом, готова была на все, никакой морали и брезгливости для нее не существовало. Узким и злым умишком быстро поняла, что подросшая дочка – красавица и именно на этом – наконец-то! – можно выехать, да еще и как! Если, конечно, с головой.

Но вот последнего у Лианы (кстати, по паспорту она оказалась Лидией), увы, не наблюдалось. Совсем.

– Дура, дура! Совсем нет мозгов! Вся в своего папашу-урода, тот тоже был слабоумным, – кричала мать в трубку, когда дочь принималась трещать про какого-то фотографа.

– Он хоть с квартирой?

– Ну конечно, с квартирой, мам, ты что, дура? Какая квартира? Обыкновенная! Ладно, отстань! Хорошо зарабатывает? Да хорошо, мам, успокойся! В рестораны? Конечно, ходим! Подарки? Ой, мам, ты мне надоела! – Дочка вешала трубку.

Почуяв неладное – «Знаю я эту дуру», – мать взяла три дня отгулов и поехала навестить свою кобылу и заодно глянуть на женишка. Чуяло сердце, чуяло, что там что-то не то!

И оказалось, так и есть – тот еще женишок! Во-первых, разведенный и с алиментами. Во-вторых, квартира ничем не лучше, чем ихняя, себежская! Говно, а не квартира. И райончик соответственный – пьянь да срань, она с этим хорошо знакома, всю жизнь бок о бок. Да и сам – смурной, неприветливый, то ли с похмела, то ли просто говнюк. По хате и по самому видно – денег нет ни хрена, нищета. Да еще и морду кривит. Типа не нравится – съезжайте!

Одну ночь переночевала, а там свою дуру под мышки, и вперед. Нашла комнату по объявлению и в тот же день заселились. Прибралась, продуктов купила, холодильник забила – мать есть мать, – с соседями и с хозяином разобралась, предупредила – чтоб ни-ни, ясно? Если кто мою дочку обидит, дело будет иметь со мной!

А Лидка, дура, ревет. Не понимает, что этот, с позволения сказать, фотограф ею только пользовался! Пары трусов не подарил, цветочка не принес, жлоб проклятый! В общем, вывезла свою дурочку, пристроила, устала так, как будто три вагона разгрузила.

Обратно ехала и думала: «Надо перебираться. В столицу эту гребаную, к Лидке поближе. И там жизнь налаживать, дуру свою пристраивать. Последний шанс ее Лидка. Лиана! Ну ладно, пусть будет Лиана, не в имени дело. Дело в мозгах. А их у ее Лианы нет как не было. Хоть красотой бог не обидел, и за это спасибо. Правда, что красота без мозгов… Ну ладно, у Лидки красота, а у нее мозги. И кстати, надо на работу хорошую девку устраивать – секретаршей к большому начальнику или там… В общем, надо подумать. А для этого есть мать. Я и подумаю».

«Дай бог здоровья этой отвратительной тетке! – ликовал Журавлев. – Дай бог удачи и процветания! Заодно и девочке этой, красивой и глупой, пусть будет счастлива. Пусть у нее все получится, зла я ей не желаю. А то, что пожалел и пустил к себе, сам виноват. При чем тут она, эта дурында?»

Он даже Алке о Лиане не рассказал – стыдно. Опять понесет его и будет права! Алка всегда права, потому что умная. Это он идиот.

«Но все, все, проехали, – с облегчением думал Журавлев. – Освободились. А ты, Игорек, все-таки думай. Мальчик-то взрослый, пора, друг. Пора».

Кира появилась месяцев через восемь после освобождения от Лианы. Кира, Кирюха.

* * *

Пытаясь уснуть, Журавлев лежал в гамаке, но Тамара чем-то гремела в сарае. «Вот ведь приспичило, – злился он, – неужели попозже нельзя?»

Но если Тама что-то вобьет в свою упрямую голову, отговаривать ее бесполезно. Нагремелась и пошаркала к забору. Калитка хлопнула. Ага, пошла по соседям. Тимур с Наной и Оксана – самые близкие и единственные, с кем Тама общалась.

Тимур, который коптил бастурму, в юности был влюблен в Таму, Нана – его ревнивая жена, а Оксана – просто подружка.

С Тимуром и Наной все исключительно по делу, накоротке. Нана злится, так зачем нервировать хорошую женщину? А Оксана – подружка, с ней – новости и сплетни, жалобы на жизнь и здоровье, воспоминания о молодости, в общем, душевное общение. Оксана была одинокой, пьющий сын утонул лет двадцать назад, осталась внучка, которую Оксана не признает, – непохожа. Дура, конечно. Признала, была бы одна родная душа. А так никого. Чего рогом уперлась?

Сейчас Тама с Оксаной выпьют чашки по три кофе, съедят полторта, а вечером Тама станет жаловаться на давление и высокий сахар.

Во дворе стало тихо.

«Да, – подумал Журавлев, – совсем неохота в Москву. Навалится все и сразу, все неразрешенные дела, долги, душевные и моральные, выяснение невыясненного и давно выясненного, а это Кира и Лола, чтоб ее».