Все, что мы оставили позади

Джеймс удивленно поднял бровь, посмотрев на Марка: тот за обе щеки уплетал сандвич с ананасом и колбасным фаршем.

– Muy bueno[24], – воскликнул малыш с набитым ртом.

– Как скажешь, парень. – Джеймс с сомнением посмотрел на сандвичи.

– Gracias, Tía Natalya[25]. – Джулиан выбрал тарелку и отнес ее на стол.

– Спасибо, – поблагодарил с порога Джеймс. – Я приготовлю ужин.

Она кивнула.

– Я разложила продукты по местам. – Наталия закрутила пакет с хлебом и убрала буханку. – А твоя мама, – она понизила голос, оглядываясь на мальчиков, – вернулась к себе в гостиницу.

Джеймс этому не удивился. Мать была следующей в очереди на разговор по душам и знала об этом.

– Она уехала с моим отцом.

Он сунул руки в карманы.

– В самом деле?

– Он любитель женщин, помнишь? Не беспокойся. – Наталия махнула рукой. – Это платоническое, я уверена. Клэр захотела освежиться, и папа предложил отвезти ее. Сейчас они наверняка уже пообедали, выпили по коктейлю и успели нырнуть в бассейн.

– По-моему, это не платоническое. – Джеймс не знал, что думать о таком развитии событий. Да, его родители никогда не были близки, в последнее время они даже спали в разных концах дома. Но он никогда не думал о том, что его мать могла бы быть с кем-то еще, кроме его отца или дяди – так, вот об этом не надо. Джеймс вошел в кухню и заглянул в свой сандвич. Он не ел консервированный фарш фирмы «Спэм» со времен колледжа, да и тогда съел только потому, что сосед по комнате взял его на «слабо».

– Художественные принадлежности я положила в комнате Марка. Я тебе покажу. – Наталия положила грязные столовые приборы в раковину.

Джеймс пошел за ней по коридору. Она только что приняла душ. Мокрые волосы она собрала в небрежный пучок. Россыпь веснушек на ее плечах казалась каплями краски. Наталия надела свободный топ с открытыми плечами и белые обрезанные шорты. Загорелые, мускулистые и стройные ноги казались бесконечными. Джеймс не мог отвести от них глаз. Его пальцы сжались, как бывало всегда, когда ему нужно было писать. Он хотел написать ее ноги. Он хотел…

– Джеймс!

Он резко поднял голову.

Наталия нахмурилась, и он поежился. В груди стало жарко.

– Что?

– Ты много всего купил. – Она вошла в комнату Марка и открыла шкафчик. Материалы занимали две широкие полки, их было достаточно для того, чтобы занять Марка на несколько недель.

– Да, это точно. – Джеймс смущенно посмотрел на нее.

– Можно подумать, что ты планируешь задержаться. – Наталия закрыла шкафчик, развернулась к нему, прижалась лопатками к дверце и скрестила руки на груди. – Или собираешься сам начать писать.

Джеймс услышал надежду в ее голосе. Он потер затылок и рухнул на край кровати Марка.

– Я хочу проводить время с Марком, когда он будет заниматься тем, что ему нравится. Посмотрим, куда уведет меня живопись.

Наталия посмотрела в окно, убрала завиток за ухо. Ее взгляд сфокусировался вдали, и она медленно моргнула один раз, два. Потом оттолкнулась от шкафчика и подошла к окну.

– В моей комнате наилучшее естественное освещение. Можешь писать там, – предложила она, не глядя на Джеймса.

Он залюбовался ее профилем. Высокий лоб и женственный изгиб носа. Веснушки украшали переносицу, они рассыпались по щекам, словно осенние листья. Пальцы Джеймса снова согнулись. На этот раз он хотел не только написать ее. Ему хотелось прикоснуться к ней. Прошло больше года с того момента, как он прикасался к женщине. Для мужчины скорее страстного, чем сдержанного, который больше чувствует, чем думает, и умеет сопереживать другим, это очень долго. Просто ад.

– Тебе не понравится запах, ты ведь там спишь.

– Верно. Я забыла.

– Я подумал, что мы могли бы писать на веранде. Это не серьезная живопись, просто способ для меня и Марка провести время вместе.

– И для твоей мамы тоже? Ты купил три мольберта.

– Это хороший вопрос. Я никогда не писал вместе с ней.

– Но в Пуэрто-Эскондидо…

– До этого. Ты знала, что она ненавидела мои занятия живописью?

Наталия нахмурилась:

– Разве такое возможно? Она невероятная художница.

– Я узнал об этом только из дневников Карлоса. – Джеймс вспомнил записи о сеньоре Карле и о том времени, когда она писала вместе с Карлосом. Гнев и печаль смешались, словно краски, когда он сообразил, что некоторые из тех картин, которые он упаковал и отправил в Калифорнию, были написаны ею. Будучи Карлосом, он развесил их на стенах своего дома. А его мать ни разу не повесила ни одну из картин сына.

– У нее были свои причины, которые я теперь понимаю лучше, так как она рассказала об этом Карлосу. Но она сделала все, чтобы я подготовился к карьере в «Донато Энтерпрайзес».

– Тогда как же ты писал? Я видела твои работы. Понятно, что ты писал много лет.

– Родители Эйми оборудовали для меня мастерскую в их доме. Я самоучка.

При упоминании Тирни Наталия тревожно поежилась:

– Я с ними встречалась.

Он заглянул ей в глаза:

– Я знаю.