Все, что мы помним

Названия… Имена… Их так много. Они – словно лоскутки шелка, прикрепленные к дверным ручкам. Хотя, может, дверные ручки – это как раз имена, а то, что они именуют, прикреплено к ним, как лоскутки шелка. Воспоминания… Чувства… Что угодно. Без разницы.

– Как его зовут? – спрашивает Сердитая Медсестра.

– У него нет имени.

Она улыбается. Мы понимаем друг друга.

– Совсем нет? – спрашивает она.

– Нельзя дать имена абсолютно всему на свете.

Сердитая Медсестра смотрит на меня. Я жду, что она улыбнется, но она не улыбается. Она уже решила, что ей даже не нужно убивать меня. Слишком много имен, слишком много слов, и ко всем из них привязаны лоскутки шелка – как воспоминания, как чувства, как что угодно. Где имя – там и чувство того, что им поименовано.

– Слишком много имен, слишком много слов, слишком много паролей, слишком много лоскутков шелка, привязанных к разным вещам… Слишком много. Приходится проявлять разборчивость… избирательность.

Теперь Сердитая Медсестра улыбается. Что еще хуже, прикасается ко мне. Трогает за коленку – правда, без всякого молоточка. Мягко. Почти нежно. Сука.

– Спасибо, – говорю я ей. – За цветы в горшках. Простите, конечно, но мне нужно идти. Иначе опоздаю на бинго.

Но как только она уходит, я продолжаю свой эксперимент. А что еще мне остается делать?

На сей раз я сижу у окна, держа на коленях обоих своих мужей. У них нет имен. Невозможно помнить абсолютно всё. Даже просто слова, а уж тем более имена. К которым много чего привязано, подобно лоскуткам шелка, только вот эти лоскутки шелка частенько путаются, привязанные не к тем дверным ручкам.

Невозможно помнить каждую мелочь. Невозможно прочувствовать каждую мелочь.

«Вы должны помнить», – часто повторяют мне. И еще: «Не забывайте».

А вот славный парнишка у меня в ежедневнике написал «забудь». Или «да пошло оно все», или что-то в этом роде. Нет, я хотела сказать, что славный парнишка написал «забудь», или «да пошло оно все», или что-то в этом роде у меня в ежедневнике. Понятно, что славный парнишка сейчас не где-то там в этом ежедневнике, вовсе нет. Славный парнишка сейчас вообще нигде, насколько я могу судить. Его отстранили. Отодвинули в сторонку. Как будто он вдруг встал у кого-то на пути или загородил кому-то проход. Хотя просто не представляю, как такое могло произойти – при его-то манере постоянно отстраняться и уклоняться вместе со своей шваброй и замечательной челкой, похожей на швабру, двигаясь из стороны в сторону и удаляясь от тебя, даже когда он вроде движется тебе навстречу. Куда еще его можно отодвинуть?

Почему же сейчас я думаю про славного парнишку, а не про двух мужей у меня на коленях?

Мне нужно, как это там называется… Навести фикус. Фокус.

Мне сейчас очень не хватает славного парнишки. Не хватает наших с ним разговоров. И двух моих мужей. Хотя ладно – одного из них мне уж точно хватает. Пусть даже у него не хватает головы.

Myosotis scorpioides. Незабудка. Не забудь-ка.

Мне надо вспомнить? Или надо забыть? Забудь-ка или не забудь-ка?

«Забудь» – написано в ежедневнике, если я правильно помню. Но я не помню, что конкретно нужно забыть.

И тут вдруг какой-то шум. По крайней мере, какой-то звук, причем довольно громкий. Но я его практически не слышу. Практически не могу его различить. А если я его не слышу, то звук ли это? Если у меня есть пароль, но я его не знаю, то пароль ли это? Если у меня был муж, но я не знаю, как его зовут, то был ли у меня муж?

Все это меня очень утомляет. Ставлю обоих своих мужей на этот, как его там. Наверное, мне лучше просто забыть.

Let us forget.

Lettuce forget.

Давай забудем.

Или Forget lettuce?

Забудем латук. Забудем Lactuca sativa. Забудем Myosotis scorpioides. Забудем Corymbia maculata. Забудем Rosa multiflora. Забудем Розу. Да, наверное, мне надо забыть и Розу – Розу в саду, Розу в том саду с дядечкой постарше, и эти чудесные розовые пятнышки, и этот звук – звук, который я помню, звук, который я сейчас практически не слышу.

Забудь-ка, не забудь-ка… Саму себя.

Наверное, мне нужно просто сдаться.

Но я не сдаюсь. Я продолжаю. Сижу в инвалидном кресле возле окна и продолжаю свой эксперимент. Держу фотографию дядечки постарше у себя на коленях… держу у себя на коленях фотографию дядечки постарше. Смотрю на нее, а потом смотрю в окно.

Там ничего, кроме парковки.

Пробую еще раз, потом еще.

Все та же парковка.

Но есть какой-то звук. Я его практически не слышу, но теоретически он есть. И что-то движется над парковкой. Какой-то силуэт. Тень. Птица.

Еще пристальней всматриваюсь в фотографию дядечки постарше. Все всматриваюсь и всматриваюсь.

И вдруг слышу птиц. Ну и галдят же они!

А он – рядом со мной в саду и сжимает мне руку.

Здесь незабудки. Myosotis scorpioides.

Здесь латук. Lactuca sativa.

И гардении.

Gardenia magnifica.

И розы.

Rosa arvensis. Rosa canina. Rosa multiflora.

Здесь смех. Здесь пение птиц. Певчих птиц. А смех тогда чей? Смеющихся птиц?