Все, что мы помним

– У вас так много чудесных фотографий… – говорит Сердитая Медсестра.

Я вижу ее ярость, ее бешенство – вижу, насколько она жаждет моей крови, насколько хочет, чтобы это поскорей произошло. Поэтому выжидаю еще немного.

Она улыбается.

– Это фотографии моей семьи, – говорю я. – Семьи Трюмо.

Ей явно невтерпеж. Она подхватывает одну из фотографий и протягивает ее мне. Даже не смотрит на нее, даже не замечает, что верх у нее оторван.

– Только не эту, – говорю я ей. – Зачем мне фотография с оторванным верхом? С каким-то безголовым субъектом?

Сердитая Медсестра делает еще одну попытку.

– Может, вот эту? – спрашивает она, улыбаясь и наверняка уже представляя мой проломленный череп на бетоне парковки. – Это ведь ваши внуки, Роза, – я права?

Да, права – и в самом деле Роза. Я знаю, что она затевает.

– Да, – отвечаю я. – Это Электрисити, а это Чатни [11]. Или вот эта Чатни, а эта Электрисити. Какая же я дурочка… Имена – это не моя стихия.

Сердитая Медсестра смотрит на меня. Жду, пока она не улыбнется.

– У них скоро запуск… То есть выпуск.

– Какая прелесть, лапочка, – говорит она.

Вижу у нее в глазах неприкрытую ярость.

– Они ходят в одну школу со славным парнишкой, который моет полы.

Выражение ее лица – просто мед на душу, поэтому не теряю темпа. Говорю, что давненько не видела, чтобы этот славный парнишка мыл полы. Она, часом, не знает, что с ним случилось? Он скоро вернется?

Это явно не та тема, которую ей хотелось бы сейчас обсуждать.

– Он такой милый, – говорю я.

Она ничего не говорит.

– Вам так не кажется? – говорю я.

Ей нужно хоть что-то сказать, поэтому она опять поворачивается к фотографиям и бормочет что-то о том, что к славному парнишке имеются определенные замечания.

– Значит, все у него замечательно? – говорю я.

– Кое-какие проблемы с поведением, – говорит она. – Не то, о чем вам стоит беспокоиться.

А затем что-то бормочет про Испытательный Срок. Про Вопрос, Находящийся на Рассмотрении. Про Временное Отстранение от Исполнения Служебных Обязанностей на основании чего-то там.

– Отстранение… – повторяю я за ней. – Или устранение? Или устрашение?

Я почти уверена, что слышу ее вздох. Подумываю спросить у нее, не хочет ли она воспользоваться моей ванной комнатой, где она могла бы положить голову на бортик ванны, как это делает моя дочь.

– Странность… – продолжаю я. – Странствие… Пространство… «Пространство не загораживать». Вернее, проход. Может, он загораживал кому-то проход?

Похоже, я зашла слишком уж далеко. Она улыбается мне, как будто я совсем старая и умственно усталая… отсталая.

– Где фотография того, безголового? – говорю я.

Она протягивает ее мне. Но перед этим явно задумывается над тем, не проломить ли мне ею череп. Лом. Мол. Мел. Слова – они такие…

– Это мои дети, – говорю я ей. – Они теперь старше. Только посмотрите, какие у них пальчики на ногах.

Сердитая Медсестра смотрит на их пальчики. Она хочет убить меня так сильно… так сильно хочет убить меня, а вместо этого делает то, что я ей говорю.

– У них такой счастливый вид, – говорит она.

Я едва не смеюсь. Что она может знать о счастье?

– А это ваш муж?

– Ну конечно же нет, – отвечаю я ей. – Что бы я делала с безголовым мужем? Это был мой первый муж. Потом у меня появился другой, получше. Дядечка постарше.

Сердитая Медсестра улыбается. Она видит, что я в некотором затруднении. И быстро пользуется случаем. Она хороша в своем деле.

– Как его звали, Роза? – спрашивает она.

– Мел. Мелвин. – Я и понятия не имею, и она это понимает. – Ну а как зовут моих детей, вы, конечно, и так знаете.

– Конечно, – говорит она, и я жду, но она не называет их имен.

– Передайте мне фотографию того дядечки постарше, – велю я ей.

Она делает вид, будто никак не может ее найти.

– Да вон же она, – говорю я ей. – Прямо тут. На самом краю.

Она берет ее. Смотрит на нее.

– Дайте ее мне, – говорю я, уже начиная уставать от этой игры.

Сердитая Медсестра подносит ее чуть ли не к самому носу, всматривается в нее, как будто в свою планшетку с зажимом.

– Дайте ее мне!

Она протягивает мне фотографию. Улыбается.

– Ваш второй муж? – спрашивает она.

Я пропускаю этот вопрос мимо ушей. Если она спросит меня, как его зовут, я сейчас встану, подниму эту фотографию в красивой рамке над головой и шмякну ее ею по черепу. Шмяк – и ты обмяк.

Но она не спрашивает. Она знает, что одерживает верх.

Я подношу фотографию ближе к глазам.

– Только посмотрите, какие милые розовые пятнышки у него на шее, – говорю я, потому что знаю, что она их сейчас не видит.

И думаю о том, что раньше эта фотография стояла возле самой стенки – позади всех остальных, и что каждый раз, приходя меня навестить, мой сын переставлял ее вперед. Не ту, где он сам, его сестра, их счастливые пальчики и их безголовый отец, а эту. Какой же хороший у меня сын… И какая хорошая дочь, которая каждый день ставит мои комнатные растения в ванну, хотя ей нет никакого дела до этих растений – она даже не знает, как они называются.