Все, что мы помним

– Конечно… Настройки… Которые?.. Находятся?..

– В твоем аккаунте. На самом верху. Перейди в выпадающее меню, а потом выбери «Изменить личные данные».

Выпадающее меню могу представить себе лишь чисто теоретически. Если б в нашей столовой имелось напечатанное на красивой бумаге меню, как в том кафе, в которое мой сын иногда привозит меня выпить чаю, то оно точно было бы выпадающим. Наверное, как раз по этой причине его там и нет. Наверное, вполне достаточно и выпадающих фрикаделек с рыбными палочками, оставляющих следы на ночных рубашках с незабудками.

– А чтобы получить доступ к моему аккаунту?.. – спрашиваю я, хотя и так уже знаю ответ.

– Тебе понадобится твой пароль, мама, – говорит моя дочь. Или Господь Бог. По-моему, этот разговор доставляет им большое удовольствие.

– Все проще простого, – говорит Фелисити. Или Чарити. За их большими пальцами просто не уследить.

И я понимаю, что мне сейчас требуется. Что мне сейчас требуется, так это славный парнишка, который не моет полы.

Но славного парнишки, естественно, нигде нет.

Хотя Сердитая Медсестра – везде и повсюду.

Есть Менеджер по Исходу, который становится все более и более золотым.

Есть компьютер в интернет-салоне, который гора.

Есть фрикадельки. Есть бинго.

За моим окном есть парковка.

На моей дверной ручке есть лоскут шелка.

Но тем не менее.

Вокруг нас шумят птицы. Мы в саду, держимся за руки.

Не просто держимся, а крепко сжимаем их. И вокруг нас не один лишь шум птиц.

Помимо шума птиц, есть еще и шум забвения.

– Я забыл, – напоминает он мне. – Я забыл, как тебя зовут.

– Да, – говорю я ему. – Я помню.

По крайней мере, он смеется.

Не говорю ему опять, что меня зовут Роза. Вместо этого говорю ему, что я забыла тоже. Что и я тоже забыла.

– Давай… – начинаю я.

– Латук, – говорит он. На миг я надеюсь, что это шутка. Или, может, это он вспоминает. Но это не так.

– Давай забывать вместе, – говорю я.

– Хорошая мысль, – говорит он. – Давай за… Будем забывать… Нас вчетвером.

Он не смеется.

Это меня радует, поскольку я почему-то уверена, что под «вчетвером» он имеет в виду себя, меня и двух моих детей. До которых ему никогда не было никакого дела. И все же поправляю его:

– Не нас. Мы. Мы вчетвером.

– Вот именно, – говорит он. – Нас же четверо!

Тогда я задаюсь вопросом, не имеет ли он в виду нас двоих, свою первую жену и моего первого безголового мужа. Ну конечно же нет. Со всем этим своим продолжающимся забыванием он вряд ли имеет в виду, что мы обязаны помнить всех этих прежних, прошлых, предыдущих безголовых людей. Но тут он сжимает мою руку, и я понимаю, что он вообще ничего не имеет в виду.

– Есть только мы, – говорю я ему, не обращая внимания на гомон птиц. – Есть только ты и я. Только мы с тобой. И мы будем забывать вместе.

И мы еще крепче сжимаем друг другу руки.

Не сказала бы, что я совсем уж не умею врать. Хотя я и не врач. Я никого не лечу, и уж тем более никуда не лечу, поскольку лежу на кровати. Ха-ха. Мне нужно перестать отпускать эти ужасные шуточки. Они и вправду помогают вспоминать, это правда, хотя и не мешают забывать.

На дверной ручке висит лоскут шелка, который напоминает мне о том, что это не моя настоящая кровать. В комнате темно. За окном еще темнее, и там автомобильная парковка. Но еще и сад, который, в отличие от кровати, самый что ни на есть настоящий. Он не только реален, но и фактически наличествует там.

Столь же реальна и фактически наличествует, насколько я могу судить, Сердитая Медсестра, которая стоит в темноте в ногах кровати, на которой я лежу.

Сердитая Медсестра держит подушку. Это правда. Я ведь не врач.

Она улыбается.

Это необычно. Не эта ее улыбка. А Сердитая Медсестра в темноте. Обычно на ее месте девушка-экзистенциалистка, пришедшая убедиться, что свет у меня выключен, что мои чайные принадлежности убраны – а лоскуток шелка на моей дверной ручке не убран, что мое окно закрыто и что за этим окном только темная парковка, а не какой-то там сад, что солнце прекратило сиять, а птицы перестали производить шум, и что я лежу на своей кровати, которая хоть и не настоящая, но фактически наличествует здесь, – лежу, глядя в потолок.

Но теперь в темноте – Сердитая Медсестра. Она стоит рядом, в ногах кровати, с подушкой в руках. И улыбается. Тем не менее вид у нее не особо сердитый.

– Я знаю, что вы здесь, – говорю я ей.

– Конечно же знаете, лапочка, – говорит она.

– Я не боюсь, – говорю я ей.

– Конечно же не боитесь, – говорит она.

Подушка светится в темноте, как лунный свет.

– Я принесла вам вот эту подушку.

– Мне не нужна ваша подушка.

– Разве, лапочка?

– Она мне не требуется.

– Правда? Хорошо, когда есть подушка, когда она вам нужна.

– Вам меня не напугать!

Сердитая Медсестра опять улыбается.

– Я здесь ради вас, – говорит она.

Здесь очень, очень темно, если не считать подушки.

– Значит, вы пришли за мной?

– Чтобы проследить за вами.

– И куда же вы проследуете за мной? Вряд ли туда, куда собираетесь меня отправить.

Она улыбается.

– Я никуда не собираюсь вас отправлять.

Вот так сюрприз, должна я сказать… Не потому, что это неправда, а потому, что она так говорит.