Все, что мы помним

– Я здесь, чтобы обеспечить вам исход, – говорит она. – Вот и все, ради чего я здесь.

– За этим окном очень темно, – замечаю я. Я хочу, чтобы она знала, что я в курсе происходящего.

– Конечно же темно, – говорит Сердитая Медсестра.

Но она и понятия не имеет. Она думает, что за этим темным окном просто темная парковка, пустая темная парковка без машин и без хороших сыновей, которые аккуратно складывают своих матерей и их ходунки, усаживая их в свои машины, и, бережно обращаясь с их головами, везут их в какое-нибудь милое местечко выпить чаю, хотя терпеть этого не могут. И без золотых мотоциклов, припаркованных между темными прямыми линиями, и без мертвых приятельниц с незабудками на шеях, лежащих на спине и смотрящих в темное небо, и без тележек, которые снуют туда-сюда сквозь темные раздвижные двери, развозя фрикадельки, грязное белье и золотые водолазные костюмы.

А вот чего она не знает, так это что за этим темным окном есть еще и темный сад, без сияния солнца и гомона птиц, без нас с дядечкой постарше, сжимающих друг другу руки, без названий деревьев, цветов и овощей, без ужасных шуточек про попугаев и латук. Без дядечек постарше, без роз.

– Вы и понятия не имеете, – говорю я ей.

Сердитая Медсестра просто смотрит на меня в свете, исходящем от подушки.

– Какого понятия я не имею? – спрашивает она меня. – О чем понятия, лапочка?

Вполне разумный вопрос. Она очень хороша в своем деле, эта Сердитая Медсестра.

– Я забыла, – говорю я. По какой-то причине вроде как нет причин лгать ей. Может, все дело в подушке. Наверное, мне и вправду нужна эта подушка.

– Помните, – говорит она. И это легко ей дается. Это ведь не ей нужна подушка.

– Мы – это исход, – говорит она.

Это вызывает у меня смех.

– Да мне пофиг, – отвечаю я ей, прямо как Фелисити и Чарити. – Что вы, что Менеджер по Исходу. Вы оба такие Личностно-Ориентированные…

Она улыбается. Теперь она точно рассердилась. Хотя, похоже, не на меня. Она смотрит на подушку. Та светится в темноте.

– Я здесь, чтобы обеспечить исход, – говорит она. – Именно для этого я здесь.

– А не для того, чтобы быть Всеобъемлющей? – говорю я. – С прицелом на будущее?

Приятно видеть, что она опять сердится.

– Не для того, чтобы отвечать Высоким Критериям?

Она улыбается.

– Даже золотым? – добавляю я. С какой это стати я должна быть с ней любезной? Она является сюда с подушкой и велит мне помнить, а я должна бережно обращаться с ее головой?

– Наверное, вам все-таки понравится эта подушка, – говорит она.

Соблазн, конечно, велик. Но у меня хороший сын и занятая дочь, и аккаунт, и Господь Бог, который помогает мыть мои ноги. Я не никто.

– Я кое-кто, знаете ли.

– Правда, лапочка?

Она сжимает в руках подушку. Она так хороша в своем деле. По крайней мере, она не называет меня Розой. Я почти могу представить, как мы с ней играем в скрэббл. И, конечно, обе жульничаем.

– У меня есть пароль.

– Тогда почему бы вам его не использовать? – спрашивает Сердитая Медсестра.

Она, безусловно, умеет удивлять.

– Я не должна загораживать проход, – указываю я как бы между прочим.

– Загораживать? – повторяет она.

Как будто она никогда не видела этого слова. Пусть даже оно здесь буквально повсюду – вроде некой противоположности паролю. Просто не могу не задаться вопросом, в чем смысл этого разговора, в чем смысл всех этих произнесенных в ходе него слов. И раз уж на то пошло, то есть ли смысл в непроизнесенных словах, забытых словах и словах, которых вообще не существует, вроде «збтосмти»? Я устала от слов. Во всяком случае, от некоторого числа слов. Есть слова и есть числа. А еще есть слова, которые содержат в себе числа. Причем не только те, что обозначают числительные или происходят от них, вроде «дважды», «трижды» или «четырежды». Три-буна, пре-два-рение, по-два-л, о-пять…

Пароль должен содержать цифры, сказал мне малый, который здесь не живет, когда пытался найти свою жизнь внутри той горы в интернет-салоне, по обыкновению пытаясь выглядеть экспертом во всем что угодно – вплоть до цифровых технологий, хотя даже не знает, где живет.

– Было приятно поболтать, – говорю я Сердитой Медсестре, вид у которой теперь почему-то скорее грустный, чем сердитый. Как будто у нее еще есть какое-то число слов, которыми она желает со мной поделиться.

Слова, числа… Скрэббл… Бинго… Так много слов, и все они могут оказаться моими последними, если она все-таки пустит в ход эту подушку.

– Хватит слов, – говорю я. – Уберите эту подушку. Наверняка имеется значительное число людей, которым она нужней, чем мне. Все, что мне нужно, – это поспать. Или…

– Или?.. – говорит она и опять улыбается. Трудно забыть эту подушку.

– Или я опоздаю на бинго.

Сердитая Медсестра просто смотрит на меня.

– Будьте очень, очень осторожны, – говорит она.

Я уже не раз заглядывала в секретные разделы большого ежедневника, высматривая секретные вещи, которые там написала, а также загадочные пустые места на месте удаленных страниц. Например, той страницы, на которой Сердитая Медсестра приходила ко мне с ночным визитом.