Биляль садится на пол и вытаскивает книгу Джулии Дональдсен с нижней полки, разворачивает ее, как бабочку на своих коленях.
– Бил, – говорит Аиша мягко, а затем на месте поворачивается ко мне, так что ее правая и левая ступни оказываются перепутанными.
– Как у вас дела? – спрашиваю я.
– Измотана всеми этими родительскими штуками… А как ваш брат?
Пожимаю плечами, стараясь не выглядеть глупо.
– Он будет в порядке. Он уже в порядке, ему лучше.
– Хотела бы я, чтобы и мне стало лучше.
– Понимаю.
– Все такие злые, – добавляет Аиша. – И это не помогает.
– Кто злой? – уточняю я резко.
– Всем все равно, представляете? – Она моргает, а затем, кажется, слышит мой вопрос с задержкой в несколько секунд и отвечает: – В интернете. Люди на форумах. И во всяких организации. Они думают, что возможно, полиция не расследует это дело как следует из-за того, что мой брат был мусульманином. У нас была небольшая акция протеста, снаружи мечети, но пришло всего восемь человек. – На ее лице появляется горькая улыбка.
– А что сейчас делает полиция? – спрашиваю я странно участливым тоном, как будто бы я не заинтересованная сторона. Скорее как тетушка или дружелюбный семейный врач. Даже не как сочувствующий библиотекарь. Я хочу быть уверенной, что у Биляля все хорошо и что она сама в порядке. И конечно, мне отчаянно хочется знать, что меня не подозревают.
Смотрю вниз, на Биляля. Эта его новая худоба – возрастное или что-то еще? Он водит пальцем по верхушкам книг, поправляя их так, чтобы все корешки стояли на одном уровне. Меня захлестнула ностальгия от воспоминаний, как я в пять, десять, пятнадцать лет сама ходила в библиотеку. Уилф направлялся в секцию научной фантастики, а я к полкам с романтическими историями и книгами из серии «Клуб нянек». Потом мы встречались у выхода из автобуса, со стопками книг в руках, и радостно несли их домой. Мы почему-то никогда не брали с собой сумки. Читали по книге в неделю, передавая друг другу особенно интересные. Мой брат жив, и я могу позвонить ему хоть сейчас. Смотрю на Аишу и представляю, как бы я чувствовала себя на ее месте.
– Каким был ваш брат? – мягко спрашиваю я, и за вопросом скрывается сложная смесь любопытства, желания искупления и грусти.
Она достает из кошелька фото, где они с Имраном вдвоем.
Это селфи, камеру держал Имран. Точно так же, как и Сэдик за двадцать минут до самой большой ошибки в моей жизни.
Чувствую, что подглядываю за чужой жизнью, но не могу остановиться. Рассматриваю его худое, улыбающееся лицо с высокими скулами и белоснежной ровной и широкой улыбкой. Он выглядит, как если бы был звездой футбола в Америке.
– Имран, – говорю я, водя пальцем по фото.
Если бы она только знала, если бы знала, кто сейчас стоит напротив нее.
– Да. У нас с ним куча фото, но эта моя самая любимая.
– Расскажите мне о нем.
– Он не был совершенством, – говорит она удивительную вещь. – Вы же знаете, что как только кого-то убьют, – она удивительно спокойно произносит это слово, – то все только и говорят, что этот человек был яркой звездочкой или что-то в этом роде. Так вот, он не был. У него была социальная тревожность. Он ходил на вечеринки и все такое прочее, но потом возвращался домой и рассказывал все, чего он там наговорил… надеясь на мою поддержку. Грузил меня по полной программе.
– Ничего себе.
– Ага. Но он был талантливым, любил кулинарию, учился на курсах шеф-поваров. Украшал блюда такими шикарными мазками на тарелках, привозил еду домой на метро. – Она замолчала, изучая свои ногти, а затем добавила: – Он был хорошим.
– Могу представить, – говорю я, и слова застревает у меня в горле. Старое животное, которое обосновалось у меня на груди, временно перебралось повыше, сделав мой голос тяжелым и хриплым.
– Еще он занимался бегом. Вставал в восемь каждое воскресенье. А какой была девушка вашего брата?
– Мне больше нравится слушать о вашем брате.
В задней части автобуса жарко, и моя майка под джемпером уже прилипла к спине. Приступы потливости вернулись, но я даже не пытаюсь уйти. Просто не могу.
– Он был забавным, – продолжает Аиша. – Веселым таким, вы понимаете? Одним из тех людей, которые делают все веселее.
Я киваю, знаю такой тип. Уилф раньше был таким, пока мы росли вместе, до того, как потеряли друг друга. Раньше мы разбрасывали диванные подушки по полу гостиной, пока мамы с папой не было дома, и бесились. С родителями случился бы припадок, узнай они, что мы устраивали.
Мы прыгали с дивана на диван, претворяясь, что пол покрыт лавой. И хохотали. Я следила за подъездной дорожкой, следя, что мама и папа не вернулись. Уилф чуть ли не писался от смеха, так что я всегда напоминала ему сходить в туалет перед нашими играми.
И вот сейчас я стою и таращусь в пустоту. Как бы я себя чувствовала, если бы брата больше не было рядом? Не могу представить масштабов этой утраты. Даже несмотря на то, что мы видимся редко или наоборот именно из-за этого.
– У него были традиционные похороны, которые он ненавидел. Но так уж вышло. Мама и папа приехали из Пакистана. А так мы жили самостоятельно.
– Они уже уехали обратно?