Все, что вы скажете

– Мы ведь не собираемся и вправду пересматривать величайшие фильмы всех времен?

Муж оборачивается ко мне, удивленный. Возможно, мой тон оказался слишком резким.

– А почему нет?

Я же думаю о том, что говорит Алан: «А всегда ли Рубен прав? И вообще кто-либо? По вашим рассказам он кажется немного незрелым; будто видит только черное и белое? И Лора тоже…»

Выхожу из гостиной и иду в нашу спальню. Кровать прежняя, и то же самое одеяло в бело-голубую клетку.

В спальня тоже полный порядок. Такая чистота, что, когда я выглядываю в заброшенный сад и провожу пальцем по подоконнику, на нем не остается ни следа пыли. И я снова чувствую какое-то недоумение. Мне должно быть приятно, что у меня есть спальня, личное пространство, свобода, в моей руке снова смартфон, в соседней комнате со спальней душ. Но ничего подобного. Я могу делать все, что захочу. Могу пойти в паб, или в кино, или куда угодно. Но я не делаю этого. Вместо этого грущу по своей камере, даже с учетом того, что я забиралась на койку с помощью стула. Я несвободна, в моем желудке поселился клубок со змеями, они не кусаются, просто хотят, чтобы я знала, что они там есть. И мне становится любопытно. Точнее, у меня возникают подозрения относительно самой себя.

Наконец этот ночной кошмар закончился. Закончился, но он всегда будет существовать, где-то на заднем плане, в памяти. И опять же, я не чувствую себя свободной и счастливой. Я… Что вообще я чувствую? Тоску? Может быть, мне станет лучше, когда закончится условный срок.

– Пятница, – говорит Рубен, заходя в спальню. – Сегодня вечер пятницы.

Вечер пятницы всегда был вечером кино и гулянок. Но в частной женской тюрьме пятницы были единственным днем, когда визиты были запрещены. Прошло девяносто три пятницы, и я ненавижу их, содрогаюсь при одном воспоминании.

– Разве? – говорю и надеюсь, что звучу убедительно.

Невозможно понять, сколько прошло времени, если не обращать внимания на дни недели и смену сезонов. Нам были разрешены прогулки во дворе по часу в день, но невозможно по-настоящему чувствовать погоду без размеренности повседневной жизни. Что значат голубое небо или дождь, высокая или низкая температура без других атрибутов этих сезонов? Первый выезд на барбекю; коллеги, ругающиеся на снег в конце марта; пустые дороги во время школьных каникул. Тюремные времена года были лишены контекста.

Рубен выходит из спальни, а я достаю телефон. Все мои контакты на месте, так что я нахожу имя Уилфа и нажимаю на вызов.

Он ответил после первого же гудка. Я улыбаюсь. Это было совершенно на него не похоже.

– О, Джоанна Олива – свободная женщина? – спрашивает брат.

– Да, – говорю я, и в разговоре с ним мой голос звучит как-то иначе. Он словно наполнен легкостью.

Уилф навещал меня в обед по вторникам и четвергам. За хорошее поведение мне разрешили принимать столько посетителей, сколько я хотела. Чаще него приходил только Рубен. И именно визитов брата я ждала больше всего, особенно ближе к концу срока.

– Ну и как оно?

Я сажусь на кровать. Новый матрас? Так мягко пружинит. Хотя нет, это просто я привыкла к более жесткому тюремному ложу. Не могу представить, как это – когда тяжелое пуховое одеяло касается моей кожи. Снова встаю.

– Странно, – отвечаю я, – неописуемо и необычно.

– Могу представить.

Во время его визитов мы говорили обо всем. Обсуждали маму и папу. Смеялись, что я всегда находила, где прятался Уилф, потому что отлично знала все его привычки. Мы вспоминали нашу первую поездку за границу, и как мы закрывали глаза во время взлета, представляя, что летим сквозь облака, как птицы. Уилф как-то рассказал мне, что однажды три дня спал без одеяла, после того как увидел в фильме, что Мэри Поппинс брала Джейн к себе в кровать, и он хотел, чтобы мама поступила так же. Но мама никогда так не делала, добавил он иронично.

Обсуждали, что я буду делать, когда все закончится.

«Ты отлично ладишь с людьми. Займись чем-нибудь, связанным с человеческим общением. Ты их понимаешь». Мне показалось, что впервые в жизни я увидела зависть в его взгляде.

В один из вторников, где-то через полтора года от начала срока, он показался мне совсем другим. Лицо у него было все то же, и темная борода, и целеустремленная походка. Но что-то было по-другому. Его губы изгибались в сдержанной улыбке, которую я часто видела на лице Рубена, когда на скучных вечеринках писала ему сообщения с другого конца комнаты.

«Что случалось?» – заинтересованно спросила я, наклонившись к Уилфу.

«Да ерунда».

Я обвела рукой комнату.

«Хочешь рассказать мне о ерунде?»

Невозможно было не замечать происходящие вокруг скандалы: мужчины и женщины постоянно ругались и охранники маячили рядом, готовые разнять драку.

«Тут ты права», – улыбнулся Уилф.

Мы только начинали шутить по этому поводу. Осторожно, как дети, пробующие пальцами ног ледяную океанскую воду, прежде чем нырнуть в нее.

«Ладно. Сразу скажу, случившееся не было в моем списке, – заметил Уилф. Он стал самоироничным, и это еще одна перемена. – Сегодня я должен был сходить на работу, увидеться с тобой, а затем отправиться на урок испанского».