Все девочки взрослеют

Нет ответа. Я немного поплакала, прижимая подушку к животу. Хоть бы раз в жизни у меня все вышло как положено: сначала муж, потом ребенок. «Бери, что дают», — напомнила я себе. То же самое я говорила Джой, когда дочь была маленькой и плакала, если я резала жареный сыр на квадратики, а не на треугольники, и надевала ей кеды, а не зеленые резиновые сапоги. «Бери, что дают; здесь слезы не льют!» Полагаю, вскоре мне придется вспомнить эту присказку.

Я умылась и причесалась. Прошла по коридору. Сейчас я увижу Питера у шкафа в поисках шерстяного одеяла, с корзиной грязного белья на пути к стиральной машине.

Я постучала в дверь дочкиной спальни.

— У нас мальчик, — сообщила я.

42

Мать вела мини-вэн по Южной Второй улице. Голые ветки деревьев смыкались над нами, превращая мостовую в тоннель с танцующими тенями. Мы проехали мимо автозаправки и маленького китайского ресторанчика, вызвавшего шумиху при открытии. Живущие рядом люди раздавали листовки с опасениями, что ресторан привлечет нежелательную публику. «Это кого же? — поинтересовалась Саманта, бросив листовку на маминой кухне. — Евреев?» Я улыбнулась воспоминанию.

Мама повернула на Делавэр-авеню, потом на шоссе. Было тепло и ветрено, в воздухе пахло весной. Безоблачное ночное небо освещала луна. На заднем сиденье лежало детское автомобильное кресло. Я дважды проверила по списку, все ли мы взяли: подгузники, влажные салфетки и крем, полотенце для отрыжки, бутылочки и молочную смесь, смену одежды, мягкий тряпичный мячик с резиновыми вставками разного цвета и текстуры — хорошую развивающую игрушку. Я нашла его в коробке на чердаке. Наверное, раньше он был моим.

— Все нормально? — спросила мать.

Дорога должна была занять всего два часа, но мама набила сумку-холодильник едой: сырные палочки, крекеры, яблоки и сок.

— Как мы его назовем?

— Меня осенит, — Мама не сводила глаз с дороги. — Как с тобой. Раз — и меня осенило.

Я промолчала, просто достала из рюкзака книгу «Тысяча и одно детское имя». Кажется, мать улыбнулась.

— Не Питер, — пробормотала я себе под нос.

Мама отрицательно покачала головой. Я стала читать имена на «П»:

— Пабло. Падриак. Патрик. Пол. Паке. Паз. Пейс.

— Пейс?

— От латинского слова «мир», — прочла я.

— Значит, не «Пейс», а «Паце».

— Ладно, — отозвалась я, подумав, что ни за что не позволю назвать невинное дитя «Паце».

— Как насчет Чарльза? И второго имени Питер?

— Пожалуй, неплохо.

— Можно сократить его до Чарли. А еврейское имя будет Хаим — «жизнь».

— Чарли Крушелевански, — произнесла я для пробы. — Звучит неплохо. Посмотрим сначала. Может, он не похож на Чарли.

Я еще раз провела пальцем по перечню.

— Может, он покажется нам Падриаком.

Мать фыркнула. Я привалилась плечом к дверце и, должно быть, задремала. Когда я открыла глаза, мать уже парковалась под мерцающим фонарем на просторной парковке. Мы вошли в больницу и вдохнули знакомый запах.

— Где роженицы? — осведомилась мать в регистратуре.

— Пятый этаж, — сообщила женщина, после чего выдала нам наклейки с надписью «Гость».

Я налепила свою на джинсы; мать, разумеется, на самую выдающуюся точку бюста.

Мы поднялись на лифте. Медсестра на пятом этаже нажала кнопку, и мы открыли тяжелые двери. В больницах пахнет рвотой и мочой, едким дезинфицирующим средством и страхом. Но на этом этаже пахло еще и цветами. Мы шли мимо палат, и в каждой я замечала букет цветов, лилий или роз либо связку розовых или голубых воздушных шариков у потолка.

У палаты пятьсот четырнадцать мать остановилась так резко, что я бы налетела на нее, если бы находилась сзади, а не рядом.

— Ах, — вздохнула мать. — Ах.

Бетси в полосатом хлопковом халате лежала на кровати и улыбалась.

— Привет, красавицы!

На запястье у нее был пластмассовый браслет, в руках — бело-голубой сверток. Из-под бело-голубой шапочки ребенка виднелся темный пушок. У малыша был носик с горбинкой и такая бледная кожа, что на веках и щеках проглядывали голубые венки. Я на цыпочках приблизилась к кровати. Кажется, брови мамины, а лоб и подбородок — папины. Одну крошечную ручку ребенок засунул под одеяльце, другой неуклюже размахивал в воздухе. Он сжимал и разжимал пальцы, сжимал и разжимал. Разумеется, я немедленно протянула ему мизинец. Он вцепился в него.

— Чарли, — заявила я. — Вылитый Чарли.

— Хотите подержать? — спросила Бетси.

Она выглядела усталой, измотанной, как будто всю ночь провела на беговой дорожке. Но счастливой.

— А можно? — робко уточнила я.

— Конечно, старшая сестренка, — ответила Бетси.

Я наклонилась, и она положила мне на руки ребенка. Малыш по-прежнему держался за мой палец.

Мама все еще маячила в дверях, словно боялась войти. Бетси посмотрела на нее.

— Хорошо себя чувствуешь?

— Хорошо. — Мама покачала головой и, судя по всему, собралась с силами. — Куда важнее, как ты себя чувствуешь.

Мать присела на стул и завела разговор о родах, шкале Апгар и эпизиотомии. На слове «плацента» я отошла к окну. Незачем малышу это слушать.

— Гляди-ка. — Я стала покачивать его, повернув лицом к ночному небу.

Брат смотрел на меня серовато-карими глазами.