Все дни, все ночи. Современная шведская пьеса

Сири. Так ведь, так ведь, так... Четыре бесконечных года нас носило по европейской пустыне... мы переезжали с места на место, из пансионата в пансионат, и беспрерывно ссорились... я жила с этим испуганным ребенком, притворявшимся великаном. И никакого применения, ни малейшего... тому, чем я могла бы стать. И вот я сижу и жду лучших времен. Жду-поджидаю. И старею. И тут появляется эта женщина из датского города Копенгагена на севере Европы. Свободная до кончиков ногтей. И говорит со мной так, словно я еще на что-то гожусь. Говорит, что еще не поздно! Господи, да как же мне было не полюбить ее?

Шиве. Да, да.

Сири. Ничего не могу с собой поделать. Я страдала, когда он вышвырнул ее. Я любила ее.

Стриндберг молча смотрит на нее, он в замешательстве, собирается что-то сказать, но не решается.

Сири(взрывается). А он, одноглазый дьявол, видит в этом свободном человеке только спившуюся лесбиянку, и больше ничего! Можно подумать, что это так безумно важно!

Стриндберг(ошарашенно). Но не отметить-то этого все-таки было нельзя?

Сири. Прекрасно! Давай, отмечай! Все отметил?!

Шиве. Я все же вкупе с господином Стриндбергом не могу не задаться вопросом... разве это... не важно?..

Сири. Видишь ли, может, я увидела в Мари что-то другое, и это что-то было для меня намного важнее.

Стриндберг(обращаясь к Шиве). Открою вам одну тайну — эти три чертовы дамочки, с одной стороны, целый год, каждый божий вечер, упрямо усаживались за преферанс, а с другой — так и не освоили правил игры. Теперь вы понимаете, что такое страдание?

Давид. Вы однажды рассказывали о своем отце... о том, как мучительно ненавидели его «ледяную» натуру. И жаждали стать... другим. Вы изменили свою точку зрения? Что с вами произошло?

Сири. Не спрашивай его. Это безнадежно, давным-давно. Если он не в центре, его охватывает панический страх, тут-то нарыв лопается, и он становится смертельно опасным, словно испуганная гремучая змея.

Стриндберг(ошеломленно). Что за бездарные, чудовищные попытки копаться в моей духовной жизни... которая никого из вас не касается! Моя духовная жизнь принадлежит истории литературы, и ты, Сири, не смей лезть в нее своими грязными лапами!

Давид. Будет ли позволительно противной, рыжей, дебелой даме с двойным подбородком кое о чем вас спросить?

Стриндберг. Ну разумеется.

Давид. Вы именно после той ночи решили написать пьесу... о встрече двух любящих женщин?

Стриндберг молчит.

Давид. И это та самая... и есть?

Стриндберг кивает.

Давид(про себя). Не много же я в ней поняла.

Сири(с преувеличенной кротостью). А что если нам... осмелюсь ли я предложить... со всем смирением... посвятить несколько минут работе... репетиции... или?..

Стриндберг(облегченно). Правильно! Начинаем! Чертовски интересно! Давайте репетировать встречу трибад!

Сири(зло). Представляю, что он себе навоображал.

Стриндберг. Работаем напряженно! Кончили трепаться! Сильные чувства, вживание в роль! Кроме того, не помешало бы еще по чашечке кофе! Господин Шиве, вы, игравший Жана во «Фрёкен Жюли» и владеющий... (тактично смолкает под убийственным взглядом Шиве) может быть... Спасибо, господин Шиве! Спасибо! Правильно! Мужчинам кофе, дамам пиво! Начинаем!

Давид(тихо, не сводя с него глаз). Господин Стриндберг. Я вспомнила.

Стриндберг. Да?

Давид. Я вспомнила, как было дело. Почему я почувствовала к вам такую страшную симпатию. В тот раз. Теперь я помню.

Стриндберг(не шевелясь, без выражения). Да?

Действие второе

Музыка.

Проекция на занавес. Изображение человека с птичьей головой.

Сцена. Сначала темнота. Потом сцена медленно освещается. Сири сидит, углубившись в тетрадку с ролью. Мари открывает бутылку пива. Стриндберг стоит в метре-двух от Сири, смотрит на нее не отрываясь, раскачивается — с носков на пятки, кажется, будто он хочет что-то сказать, но колеблется.

Стриндберг. А дети здоровы?

Сири(не поднимая глаз). Да.

Стриндберг(медлит в нерешительности). Карин научилась пользоваться фотографическим аппаратом, который я ей послал?

Сири(отрывисто). Не знаю.