Все дни, все ночи. Современная шведская пьеса

Стриндберг. Ну разве не возмутительная несправедливость?!

Сири(холодно). А ты все-таки вампир.

Стриндберг. Что ж, пожалуй, ты права. (Очень миролюбиво). Ты — сидящий у меня на шее паразит, ты сосешь из меня кровь и деньги, гоняешь прислугу, бездельничаешь и мечтаешь о карьере, которая тебе не по плечу. А я — вампир, сосущий тебя. Нормальная семейная жизнь, разве нет?

Шиве(ошеломленный, себе под нос). Понять бы только... что, в сущности, такого примечательного в этих писателях.

Сири(категорично). Ничего!!!

Стриндберг. Я знаю ответ. Мы записываем слова. В принципе, это невероятно примечательно.

Шиве. Правда?

Стриндберг. Я записываю чувства и страхи мужчины задолго до того, как они станут ясны ему самому. За год — за десять лет — за сто лет вперед! Вы же, увидев зафиксированные на бумаге слова и чувства, начинаете дрожать от страха и возмущаться. Но не женским террором против нас. Что было бы естественно. Вы возмущаетесь тем, кто записывает! Вот это, по-моему, и в самом деле примечательно!

Сири. Ты слышишь, Мари? Малыш Август заметно воспрял духом со времени Гре. Какая жизненная сила!

Давид. Эту бы силу да направить исключительно на борьбу за освобождение женщин...

Стриндберг(в бешенстве, кричит). Подотрите свою пипочку, фрёкен Давид! Если она у вас есть!!! (Переводит дух). Ну да. Да, да. Извините. Я брякнул глупость. Глупость, сказал я! Я извинился! Вам что, надо в письменном виде??? (Совершенно спокойно, разочарованно.) Между прочим, дорогие друзья, вот живем мы себе в Гре — душа в душу, еле сводя концы с концами, но как живем? Каждый божий вечер, месяц за месяцем, меня заставляют играть в преферанс с двумя датскими лесбиянками и женой, лезущей из кожи вон, дабы стать такой же. И ни одна из них даже не удосужилась выучить правила игры. Ночью вы нежитесь в постели и лижетесь. А днем надеетесь, что я, везущий на своем горбу трех светских девиц, буду бороться за освобождение женщин. Ответ: никогда!

Шиве(жалобно). А репетиция... репетиция... пьеса... как с ней будет?

Давид. Сири, голубушка, принеси мне, пожалуйста, еще бутылку пива.

Стриндберг(в бешенстве выхватывает тетрадку с текстом пьесы). Страница 2, внизу, фрёкен Давид молча сидит на стуле, Сири поет дифирамбы семейному счастью, начинай.

Сири. С какого места?

Стриндберг. «Нет ничего лучше домашнего очага!»

Давид. Точь-в-точь как говаривал мой отец-сифилитик по средам и пятницам, когда выходил из спальни, изнасиловав мою мать.

Стриндберг(молча смотрит на нее). «Нет ничего лучше домашнего очага!»

Сири. «Да, дорогая Амели, нет ничего лучше домашнего очага — после театра — и детей, ну да тебе этого не понять!»

Стриндберг. Черт знает что такое. (Умоляюще.) Сири, в твоем голосе должна звучать убежденность. Ты ведь обращаешься к эмансипированной обезьяне, которая только и знает, что шататься по разным местам да нести всякую ахинею о свободе. У тебя превосходство! Убежденность! Ты должна говорить убедительно! (Возмущенно, Шиве.) Знаете, истории не известен ни один приличный барышник женского пола — весьма знаменательно! В них нет огня!!!

Сири. Хорошо, дорогой. «(Открывает корзинку и показывает рождественские подарки.) Вот, погляди, что я купила своим поросяткам. (Вынимает куклу). Видишь! Это Лисе! Смотри, как она вращает глазами и вертит головой! А! А это пробковый пистолет для Майи (заряжает и стреляет в Игрек...)».

Давид фыркает, развеселившись.

Шиве(озабоченно). Здесь, пожалуй, была бы к месту более пластичная и выразительная мимика, которая...

Стриндбсрг. Она должна казаться испуганной!!!

Давид делает несколько утрированный жест ужаса.

Стриндберг(бессильно). Господи, ничего себе спектакль у нас получится.

Сири. «Испугалась? (Вынимает домашние тапочки с расшитым верхом.) А это моему старичку. С тюльпанами — сама вышивала; я-то, понятно, их не переношу, а ему подавай тюльпаны ко всему».

Давид отрывается от журнала, во взгляде ирония и любопытство.

Шиве(с осторожным сомнением в голосе). Это ведь и правда хорошая пьеса?