Читаем Все дни, все ночи. Современная шведская пьеса полностью

Стриндберг(медленно, очень осторожно кладет тетрадь с текстом пьесы на пол и замирает, вперив взгляд в пустоту. Измученное, без всякого выражения лицо нервно подергивается. Женщины постепенно приходят в себя, воцаряется молчание, которое становится все более мучительным. Стриндберг стоит неподвижно. Шиве нервно раскачивается — с носка на пятку, с носка на пятку. Нервно посматривает на Стриндберга, на женщин, на потолок. Наконец Стриндберг нарушает затянувшееся молчание). Ты ведь столько раз обещала, Сири. (Совсем тихо, как будто про себя.) Хотя я всегда знал, что на тебя нельзя положиться. Что ты воспользуешься любой возможностью. Ибо понимаешь, что делаешь мне больно. Наступал какой-то момент, на определенной стадии... и ты заводила свою песню. Иногда в лицо, иногда за спиной. Только потому, что знала... я не мог перебороть себя. Перестал спать. Невероятно. Да тебе и самой все прекрасно известно. Я приспосабливался — как делают все любовники — к твоим вкусам. Изображал из себя пажа. Ребенка. Ну и все прочее. Был нежным, позволял тебе... А она у меня за спиной источала яд.

Сири. Ну-ну, малыш Август. Не принимай так близко к сердцу. Надо же и тебе кое-что терпеть.

Стриндберг. Надо.

Сири. Как и всем нам. С нас сдирают человечность и рвут в клочья чувство собственного достоинства. Со всех одинаково. Но у тебя, по крайней мере, всегда есть возможность сделать из этого литературу.

Стриндберг. Но не благодаря этому. А вопреки. Вопреки. (Тихо, с нарастающим гневом.) И на ночных попойках, среди друзей, стоило ей перевалить за свои пять пива. Тут-то и начиналось. Я ведь был глуп как пробка. Сдержан и тактичен в постели. Думал, ей это нравится, что она любит меня как ребенка. А она втайне меня презирала. Теперь, в последний год — любовь в сорок лет, — я стал циничным, грубым, развратным, и она полюбила меня как... мужчину. Как мужчину! (С растущим отвращением.) Я, значит, сделался настоящим мужчиной! Теперь она охотно снесет и побои, лишь бы получить желаемое. Хорошенький идеализм!

Шиве. Господин Стриндберг... брошенное вскользь замечание... по поводу размеров вашего... это ведь только шутка... не имеет никакого значения, господин Стриндберг...

Сири. Скоро ты, пожалуй, начнешь рассказывать, как трахал эту семнадцатилетнюю Марту...

Стриндберг(в бешенстве). Ты что же, может, полагаешь, будто я по собственной воле залез на эту распроклятую шлюху?!

Сири. ...а разве?.. Ну-ну...

Стриндберг. И все повторялось — повторялось снова и снова. Мелкие булавочные уколы. Моя обожаемая супруга улыбалась, шутила, пила — и тут начиналось. Ах, малышка Сири... ах ты, прелестная стервочка... свинья... с похотливыми, залитыми алкоголем глазками и пикантными шуточками... (Орет.) Как будто всегда болт виноват, коли гайка велика!!! А у всех слюнки текли!.. Интересно!.. Вы помните, в Гре, фрёкен Давид! Не могли же вы забыть! (Замолкает.) На следующий день, раздраженный до самых гениталий, я отправился в Женеву, в бордель, прихватив с собой врача. Строго научно. Контроль! Испытание мужской силы — не первое, кстати, — которое я назвал бы «Похищением Прозерпины»! Представьте себе, господин Шиве, статую Бернини — свободная скульптурная группа без точки опоры! Сдал на анализ сперму — признана фертильной. Потом произвели обмер — в возбужденном состоянии. 16 на 4 сантиметра, господин Шиве! 16 на 4! Научно проверено!

Шиве(с туповатым видом). Шестнадцать на четыре.

Стриндберг(торжествующе). Вот именно!

Шиве. Шестнадцать на четыре... четыре сантиметра — это в окружности?

Стриндберг(взрывается). Осел! Длина 16, диаметр 4! Это диаметр!

Шиве. Ах, диаметр, ага... (Похоже, напряженно размышляет.) Сам я обычно поперек не меряю... но может, и стоит... пожалуй, вы правы...

Стриндберг(заинтересованно и дружелюбно). Окружность определяется таким образом: берут диаметр, делят на 2 и получают радиус, а потом вычисляют по формуле 2 Пи Эр!

Шиве. Два фи... эр?

Стриндберг. 2, умноженное на Пи, умноженное на радиус. Пи равняется 3,14, это величина постоянная. Радиус в нашем случае составляет 2 сантиметра. Следовательно, окружность будет 2, умноженное на 3,14, умноженное на 2. Получаем 12,56 сантиметра. Большая разница!

Перейти на страницу:

Похожие книги

Юрий Олеша и Всеволод Мейерхольд в работе над спектаклем «Список благодеяний»
Юрий Олеша и Всеволод Мейерхольд в работе над спектаклем «Список благодеяний»

Работа над пьесой и спектаклем «Список благодеяний» Ю. Олеши и Вс. Мейерхольда пришлась на годы «великого перелома» (1929–1931). В книге рассказана история замысла Олеши и многочисленные цензурные приключения вещи, в результате которых смысл пьесы существенно изменился. Важнейшую часть книги составляют обнаруженные в архиве Олеши черновые варианты и ранняя редакция «Списка» (первоначально «Исповедь»), а также уникальные материалы архива Мейерхольда, дающие возможность оценить новаторство его режиссерской технологии. Публикуются также стенограммы общественных диспутов вокруг «Списка благодеяний», накал которых сравним со спорами в связи с «Днями Турбиных» М. А. Булгакова во МХАТе. Совместная работа двух замечательных художников позволяет автору коснуться ряда центральных мировоззренческих вопросов российской интеллигенции на рубеже эпох.

Виолетта Владимировна Гудкова

Драматургия / Критика / Научная литература / Стихи и поэзия / Документальное
Соколы
Соколы

В новую книгу известного современного писателя включен его знаменитый роман «Тля», который после первой публикации произвел в советском обществе эффект разорвавшейся атомной бомбы. Совковые критики заклеймили роман, но время показало, что автор был глубоко прав. Он далеко смотрел вперед, и первым рассказал о том, как человеческая тля разъедает Россию, рассказал, к чему это может привести. Мы стали свидетелями, как сбылись все опасения дальновидного писателя. Тля сожрала великую державу со всеми потрохами.Во вторую часть книги вошли воспоминания о великих современниках писателя, с которыми ему посчастливилось дружить и тесно общаться долгие годы. Это рассказы о тех людях, которые строили великое государство, которыми всегда будет гордиться Россия. Тля исчезнет, а Соколы останутся навсегда.

Валерий Валерьевич Печейкин , Иван Михайлович Шевцов

Публицистика / Драматургия / Документальное