Все дни, все ночи. Современная шведская пьеса

Анна. Несешься вперед как осатанелая, только чтобы остаться на прежнем месте.

Маргарета. Да, какой только видеоаппаратуры нет теперь в каждом доме.

Анна. В моем доме ее нет, у нас нет даже цветного телека. Йон смотрит детские передачи по черно-белому.

Эва. Деньги никого не делают богатым.

Анна. Призови на помощь фантазию, говорю я.

Эва. Мы живем почти как бедняки. Хотя работаем больше. Чтобы справиться с таким количеством работы, приходится иметь три машины...

Маргарета. Но ты получила прекрасное образование, Эва, оно же должно как-то окупиться. И ты столько работаешь.

Эва. Мы живем самой нормальной жизнью.

Анна. Ты только что говорила, что у тебя нет времени жить нормальной жизнью.

Маргарета. Да, но не экстравагантной.

Анна. Помолчи!

Эва. Жизнью, нормальной для людей, у которых все в порядке.

Маргарета. Твой начальник ни дня не смог бы без тебя обойтись. Это ты все держишь в руках. Ты должна хорошо выглядеть, со вкусом одеваться, следить, чтобы и Матиас, и твой шеф получали все, что каждому положено. Ты не можешь себе позволить ни устать, ни заболеть. Каждое утро должна выглядеть ухоженной.

Анна. Не то, что я...

Эва. Звучит жутковато...

Маргарета. Жутковато? Я не это имела в виду.

Анна А мне по фигу, что ты имеешь в виду.

Хенрик. Анна...

Анна. Ну да, на кой хрен мне костюм для гольфа и сумки от Гуччи, как у дамочек с Эстермальма, если я — официантка в ресторане у педиков на Сёдере?

Хенрик. Анна. Анна. Анна.

Маргарета. Я заметила, что такого сорта люди очень ценят женскую элегантность... впрочем, может, на Сёдере это иначе. Но если придерживаться классического стиля — в зависимости от времени и материальных возможностей, — тогда...

Анна. Тогда можно стать чуть ли не фашистом.

Маргарета. Нет, тогда это окупится. Я никогда не экономила на качестве. Я предпочитала жертвовать...

Анна. ...солидарностью.

Маргарета. Удовольствиями и... поездками. Мы с Хенриком никогда не позволяли себе никаких разнузданных развлечений или дальних поездок.

Анна. Все, чего я хочу, — это пристойного человеческого уровня.

Хенрик. Я помню, как мы однажды ездили в Италию.

Маргарета. Я не помню.

Хенрик. Вот как.

Маргарета. Что ж, рада за тебя.

Хенрик. Ты не можешь не помнить.

Анна. Я хочу быть избавленной от проклятой необходимости каждую чертову секунду думать о том, как свести концы с концами. Впрочем, ради Йона я бы не прочь пожить где-нибудь в другом месте, а не в однокомнатной квартире на Санкт-Эриксгатан.

Маргарета. Я понимаю, понимаю.

Хенрик. Само собой.

Эва. Кстати, я могу подвезти тебя, если хочешь.

Анна. У нас даже посуду расставить негде.

Маргарета. Во всяком случае, я всегда заботилась о том, чтобы вы были аккуратно и хорошо одеты.

Анна. Ну, понесла.

Хенрик. Кто бы говорил.

Анна(Хенрику). А ты всегда ей подпеваешь. Неужели у тебя совсем нет ни мужества, ни характера?

Эва(беззаботно). Не говори так с моим папой.

Маргарета. И вы были такие славненькие, такие чистенькие.

Анна. Этакие малютки из Гитлерюгенд, или как их там еще.

Маргарета. Просто прелесть.

Анна. Боже, как я ненавидела эту унылую, уродскую школьную форму из темно-зеленой шотландки, которую впору носить пятидесятилетним старухам, и все эти темно-синие грубошерстные пальто, которые ты напяливала на нас в магазине МЕА на Норрмальмсторг.

Маргарета(Анне). Ой, ты сигарету уронила! Подбери ее, подбери скорей, а то скатерть испортишь.

Анна. Брр... Я вся чешусь, как только вспомню о них. Вся сыпью покрываюсь.

Маргарета. А мне казалось, что в МЕА замечательная одежда. Там было индивидуальное обслуживание, они помнили вас, знали, как вас зовут, с тех пор как вы были маленькими, туда еще моя мама меня водила, когда я сама была девочкой. Я очень горевала, когда они закрылись. Целая эпоха сошла в могилу. У них была моя мерка, они говорили с тобой, как старые знакомые.

Анна. С того света?

Маргарета. Они знали мою фигуру... Они умели пригнать одежду так, чтобы скрыть все изъяны, которые появляются с годами, и ты чувствовала себя если не красивой, то по крайней мере... привлекательной. Они знали мое тело вдоль и поперек, как никто другой.

Эва. Слышишь, папа?

Анна. Она что хочешь наплетет.

Хенрик. Я там никогда не бывал.

Анна. В школе я стеснялась, я чувствовала себя ряженой, бесформенным чучелом и, когда смотрелась в зеркало, говорила себе: «Это не ты, это мама...» Я дышать не могла, я была как в тюрьме, как в клетке. А потом, мне не нравилось, что я должна быть одета точь-в-точь как Эва, копия Эвы... словно между нами нет никакой разницы... А разница была чертовская. Я понимаю, ты любила таскаться с нами туда, где тебя встречают с таким вонючим подобострастием. Поговорить-то тебе было почти не с кем.

Маргарета. А мне ты казалась такой милой в твоих платьицах.