Все думы — о вас. Письма семье из лагерей и тюрем, 1933-1937 гг.

1935.I.22. Дорогая Олечка, получила ли ты то письмо, в котором я тебе писал кое-что о Тютчеве? Я читаю теперь Расина и наслаждаюсь им. Сегодня, прочтя «Ифигению в Авлиде» и под обаянием этой трагедии я развернул, в ожидании проверки, нашей ежедневной вечерней проверки, «Фауста» Гете и был поражен, насколько «Фауст» груб и неприятен после Расина. Правда, надо добавить, что Расина я читал в подлиннике, а Гете — в переводе, огрубляющем и стирающем тонкую ритмику подлинного Гете. Скажу несколько слов о Расине, м.б. тебе будет интересно. Прежде всего удивительное построение трагедий, — конечно это все-таки не античное построение, но по-своему совершенное. Вся трагедия монолитна, нет спаек, склеек. Действие непреклонно идет вперед, не отвлекаемое ни археологическими подробностями, ни бутафорией, ни побочными мыслями, чувствами и словами. Поэтому нет остановок, безполезной повествовательности, все целеустремленно. Это — чистая динамика, без мертвых и неподвижных вещей. Второе, на что обращается внимание, можно было бы назвать, как это ни странно для придворного поэта, своеобразная внеклассовость или впечатление внеклассовости: оно объясняется тем, что действуют исключительно цари и герои, простые же смертные еле упоминаются и служат лишь бледным фоном. Таким образом все действующие лица между собою равны, а с прочим миром никак не соприкасаются и следовательно своих отношений к нему не проявляют. Третье, на что хотелось бы обратить твое внимание — это чрезвычайная смелость поэта. Его посвящения коронованным особам полны внутреннего достоинства, а его произведения, написанные для придворного театра, должны были служить уроками, нравоучениями и обличениями двора. Удивительно, как позволяли ставить на сцену подобные трагедии. Далее, чистота и прозрачность Расина, отчасти напоминающая моцартовскую музыку, хотя без игривости и детской ясности Моцарта. Нет ничего пошлого, тяжелого, мажущегося. Построение, словно кристаллы, возносится ввысь. И наконец, хотя и однообразная, но полнозвучная и острая ритмика стиха, при точном, математически точном языке, в котором нет ни одного слова лишнего, приблизительного, наудачу поставленного. — Вот, дорогая, все письмо ушло на Расина. Впрочем, я не знаю, о чем писать, ведь моя жизнь однообразна, день как другой, не только делать что-нибудь, но и думать некогда и негде. 1935.1.29. Неск<олько> слов относительно твоих вопросов (письма я получил на днях и одно сегодня). Анна Каренина мне тоже не представляется ясной в целом. Очень ярки отдельные черты, но они мелькают как в кино, но целостный образ и особенно внутреннее развитие А<нны> К<арениной> не выступают наглядно. Правда, читал я Толстого давно и помню его плохо. — Относительно тебя. Постарайся бывать побольше на воздухе. Боюсь, что головные боли и тяжелое состояние отчасти происходят от недостатка свежего воздуха и от переутомления. «Природа — лучшая очистительница». Можно сидеть в комнате много дней без толку и какой-нибудь час в природе даст понять то, чего не понимал раньше. Мысли и понимание растут и зреют, как растения; не надо слишком ковыряться в них. Терпеливо ожидая, когда мысль дозреет, получишь ценное, а вымучивая мысль, рискуешь попасть в кажущуюся ценность, которая будет только обременять сознание и, ненужная сама, не давать роста нужному. Главное, не торопись и спокойно взирай на свой собственный рост: не теряй времени зря, но вместе с тем не упреждай роста: все придет в свое время. Крепко целую тебя, дорогая. Напишу еще в следующий раз по другим вопросам, тобою поставленным. Пришли мне рукопись или копию поэмы «Оро».

13–14 июня 1935 г., быв. Филиппова пустынь

Дорогой Олень, наконец-то ты стала поправляться. Только смотри, не напорти снова. Пользуйся, как можно больше, солнцем, это наилучшее истребление инфекции. Занимайся, как можно меньше, главное же — отсыпайся, отъедайся и дыши воздухом свежим. Хорошо было бы вам воспользоваться летом и есть побольше трав, но лучше в изготовленном виде. Чтобы не забыть. «Оро»¹ переписывать не надо целиком, кое-как я возстановил, хотя и плохо. Но присылать мне все-таки не надо. Пришли только два отрывка — о Батуме и о лесных пожарах, больше ничего не требуется. Этих отрывков я восстановить не могу.

О. Павел Флоренский с дочерью Ольгой.

Фотография. В. П. Флоренского. 1932 г.