Все думы — о вас. Письма семье из лагерей и тюрем, 1933-1937 гг.

2. Приведем письмо Р. Н. Литвинова этого же времени, где говорится о жизни сотрудников лаборатории и рассказывается об о. Павле (1935.IV.21): «С каждым месяцем становится труднее писать письма, так как впечатлений новых, в сущности, нет, а то необыковенное, что бросалось в глаза, становится привычным и писать об этом не имеет смысла. Я на Острове „только“ 9 месяцев, т. е. почти что новичок… Эстетические мои потребности полностью удовлетворяются курсом высшей математики, который имеет место в Кремле через три дня в четвертый (лектор на курсах — з/к Павел Флоренский. — Ред.) и пейзажами. Разговоры наши очень редко касаются злободневных островных тем, как будто бы мы и не были островитянами. Разве что расскажут какой-нибудь местный анекдот или последнюю новость. Иногда — но это бывает, когда мы не очень устали, т. е. довольно редко, ночью, уже в постели (нельзя писать — в диванах, как это есть на самом деле) я с однокомнатком некоторое время тихо беседуем. О чем угодно, начиная с философских тем, переходя то на поэзию и теорию стиля, то на термодинамику или органическую химию. Нужно сказать, что редко я встречал настолько образованного человека и в то же время такого глубокого. В то же время он очень беспомощен в таких простых делах, как например, ну забивка гвоздя, путается в арифметических действиях и к тому же бесконечно деликатен, так, что даже когда делаются глупости — он делает вид, что это, видимо, так и надо. В общем, все имеет свои компенсации. Для меня он большое утешение. Кажется мое общество ему тоже не является неприятным. Он пишет домой очень мелким почерком, еще убористее моего, и так как у него семья большая, то письмо пишется с таким расчетом, чтобы его можно было бы разрезать на полосы и отдать каждую адресату. Так в невинных изобретениях проходит понемногу время. А летит оно поразительно быстро, вероятно, оттого, что нет никаких вех для зацепления».

Через два дня — 1935.IV.23 — Р. Н. Литвинов посвящает Флоренскому почти половину письма: «Работа двигается вперед. Тут мы ищем разрешения практической проблемы, а пока что пришлось наткнуться и справиться с теоретической задачей. Это было очень весело. Название задачи — потенциалы концентрационной цепи серебра, азотнокислое серебро, галоиды серебра и серебро в зависимости от температуры и концентрации. Зачеты идут, по здешнему масштабу великолепные, точно не помню какие, настолько по существу они незначительны… Мой сожитель, о котором я с тобой говорил в Нижнем, очень милый человек и относится к людям первого порядка. Образован чрезвычайно — от ассирийской клинописи до физикохимии — от метрики и ритмики до сверхвысшей математики. Крайне беспомощен в делах хозяйственных. До предела деликатен. Суждения и вкусы литературного порядка совпадают с моими на 100 %. В работе экспериментального порядка я сильнее, в работе теоретического порядка — он. Хотя, как нарочно, раньше он много работал именно экспериментально, но по рассеянности обязательно что-нибудь <…> перепутает. В общем, мы стали большими друзьями, хотя, вероятно, он доставляет мне больше интересных мыслей, чем я ему. Он с тобой заочно знаком и просил передать от него поклон. Что я и делаю. Очень любопытные вещи он рассказывал и о А. Белом, и о В. Брюсове. С первым из них он был в личной дружбе, а со вторым — совсем нет. Много говорит о Розанове и В. Иванове, которые были близкими его знакомыми. Вообще же говоря, тот подход к вопросам трансцендентного порядка, о котором мы с тобой когда-то говорили (если ты не забыла), совершенно неожиданно оказался очень реальным. В той мере, которую он применяет, многое совершенно для меня приемлемо. К сожалению, абсолютно мало времени для разговоров, которые не представляют интереса для других обитателей нашего скита. Нужно сказать, что по случаю отсутствия реальных помех этому делу, балуемся мы стихосложением. Возобновил я это занятие в подвальчике на М. Покровке (от нечего делать), а он на БАМе. Таким образом, он ночью читает мне отрывки из своей поэмы (о вечной мерзлоте), а я ему более сжатые вещи и хвалим друг друга. Как видишь, во всем есть утешение. Конечно было бы лучше, если бы не приходилось утешаться. Но приходится…»

Это письмо — яркий пример иносказания. Понятно, что собеседники говорили о религии, а говорить об этом было опасно: «абсолютно мало времени», «всюду помехи», а разговоры «не представляют интереса для других». Слова «подход к вопросам трансцендентного порядка, о котором мы с тобой когда-то говорили (если ты не забыла), совершенно неожиданно оказался очень реальным» можно понять как указание на то, что Флоренский мог тайно совершать богослужения. «Отрывки из поэмы о вечной мерзлоте» — фрагменты поэмы «Оро».

3. Так звали в семье сестру П. Флоренского Ольгу.

4. Гиацинтов Михаил Михайлович (?—1915) — брат А. М. Флоренской, священник.

5. Вифания — скит Троице-Сергиевой Лавры.