Все ее страхи

Генри дал Корбину детальную схему парка. Неподалеку от центральной аллеи имелась небольшая долина. На одной из могил стоял, покрытый мхом, ангел без головы. Генри написал на схеме «ОБЕЗГЛАВЛЕННЫЙ АНГЕЛ» и определил его как идеальное место.

– А если там окажется еще кто-нибудь? – спросил Корбин.

– Никого там не будет. А если кто и нарисуется, ничего страшного. Мы просто напугаем ее.

Среда отличилась обычной лондонской погодой – небо было устлано низкими быстро плывущими облаками, прохладный воздух был приправлен мелким дождиком. Корбин нашел вход на кладбище и прошмыгнул мимо разбитых ворот. Дорожка, заваленная гниющими листьями, была хорошо заметна, и он пошел по ней к самому центру кладбища. Генри оказался прав. Здесь никого сегодня не будет. Возможно, в солнечное воскресенье и объявился бы какой-нибудь фотограф, но только не в дождливый будний день. Он был уверен, что им не помешают.

Придерживаясь схемы Генри, Корбин отыскал развилку тропы и повернул налево – пришлось пробираться мимо мокрых веток до скрытой поляны. Он сразу же заметил обезглавленного ангела, облаченного в белые одежды, с гирляндой из листьев в руках. Статуя была покрыта мхом, и у нее не только отсутствовала голова, но и оба крыла как будто кто-то подрезал. Корбин содрогнулся от дурного предчувствия. Не слишком ли далеко они зашли? Но потом представил, как Клер скачет из постели в постель – от Генри к нему и обратно, – и в душе снова вспыхнула ярость. Ничего, нормально.

Он снял рюкзак, положил телескопическую лопату на сырую землю рядом со статуей, потом вытащил бутылку, наполненную искусственной кровью, которую намешал Генри.

– Она ужасно коричневая, правда? – поморщился Корбин, когда впервые увидел ее.

– Ага, то что надо. Кровь становится коричневой после реакции с воздухом. Мы же не хотим, чтобы ты выглядел убитым двадцать минут назад?

– Полагаю, что нет.

Корбин посмотрел на часы. У него оставалось еще полчаса до появления Генри и Клер. Он сел на землю перед ангелом, склонившись к постаменту, плеснул фальшивой кровью от шеи вниз под футболку, и кровь растеклась по складкам ткани. Он достал из рюкзака нож и тоже намазал его кровью. Это был складной нож Генри, невероятно острый. Он провел лезвием по подушечке пальца и надрезал полупрозрачный слой кожи, не зацепив ни одного капилляра. Он бросил нож на колени.

Он положил бутылку обратно в рюкзак, под сменную одежду, которую прихватил с собой, спрятал рюкзак за спиной, чтобы его не было видно. Клер придет и увидит мертвое тело, лежащее перед статуей, как ритуальная жертва. От этой мысли его разобрал смех, и он начал хихикать. Не в силах остановиться, через минуту он уже громко смеялся, плечи безудержно тряслись. «Боже, возьми себя в руки», – приказал он себе, но тут же дал волю эмоциям. Он так повизгивал, что его смех отдавался в ушах какими-то анималистическими звуками. Собрав волю в кулак, он прекратил смеяться, беспокоясь, что кто-нибудь может услышать. А что, если заявится сумасшедший турист в надежде сфотографировать статую? Какое-то время он еще нервно похрюкивал, а потом наконец успокоился – с минуты на минуту должны были прийти Генри и Клер. Генри пообещает показать ей что-то интересное. Как она отреагирует? Потеряет сознание? Или завизжит? От этой мысли он испытал головокружение, как много лет назад, когда показал своему брату фотографии, которые нашел в мансарде, – на снимках мужчины в кожаных капюшонах хлестали плетью обнаженных девушек. Разумеется, брат тут же побежал к матери, и она наказала Корбина, запретив принимать душ две недели. Он был брезгливым ребенком, помешанным на чистоте, и невозможность помыться стала настоящей пыткой.

– Пойдешь в душ, когда твой внешний вид будет таким же грязным, как твоя душа, – сказала ему мать. Каждый день он спрашивал, можно ли ему уже помыться, а она отвечала, что он еще недостаточно грязный. Она смилостивилась лишь после того, как учитель отправил его домой с запиской, что он ходит на уроки неумытый. Где тогда был его отец? Родители еще не развелись, но уже фактически разъехались. Отец жил в основном в городской квартире. Корбин предположил, что, возможно, отец тоже наказан за то, что смотрел те фотографии. Только спустя много лет до Корбина дошло, что снимки вполне могли принадлежать матери.

Ветер раскачивал деревья, по телу Корбина барабанили капли дождя. Вот-вот должны были объявиться Генри с Клер. Воспоминание о том инциденте с фото и матерью немного вывело его из равновесия, но он возьмет себя в руки. Все нормально. Пора браться за ум. Он справится с нервозностью и гневом. Его охватило чувство отрешенности, как во время выхода на биту[12] в старших классах, когда он играл в бейсбол, – будто паришь над собой. Он начал концентрировать внимание.